История спаги - [39]

XXI

Спаги лежал в палатке, и в его голове вертелся рой новых планов.

Без сомнения, прежде всего он поедет повидаться с родителями; ничто не сможет помешать этой поездке. Но потом следует вернуться в Африку, так как здесь у него сын… Он чувствовал, что любит этого ребенка всем сердцем и ни за что в мире не согласится его покинуть…

А в лагере бамбарасов звучали голоса гриотов, которые тянули три ноты священного военного гимна. Это пение, похожее на крики сов, неслось над заснувшими палатками и, как колыбельная песнь, убаюкивало черных воинов; в гимне пелось о том, что они должны быть храбры и не жалеть зарядов, когда наступит день битвы… Чувствовалось, что этот день приближался и Бубакар-Сегу недалеко.

Что будет он делать в Сен-Луи, вернувшись с родины к сыну?.. Не попытать ли счастья в каких-нибудь смелых предприятиях? Быть может, откупщиком реки? Но нет, он чувствовал непреодолимое отвращение ко всем занятиям, кроме военного дела.

Все стихло в деревне Диальде, и лагерь тоже погрузился в молчание. Издали доносилось рычание льва и самый жалобный в мире звук — вой шакалов. Он, словно похоронный звон, звучал над грезами бедного спаги…

Все равно, появление малыша совершенно меняло все планы и обещало в будущем много затруднений…

— Тжан!.. Иди в хоровод!..

Утомленный дневной поездкой, Жан в забытьи продолжал думать о будущем и видел кружащийся хоровод бамбарасов. Медленно, плавно раскачиваясь, они проходили, возвращались и останавливались, замирая, под звуки невнятной, неземной музыки.

— Тжан!.. Иди в хоровод!..

Их головы, кивающие Жану в знак приветствия, как будто склонялись под тяжестью высоких тюрбанов… Теперь эти фигуры казались ему мертвецами — они приближались, фамильярно раскланивались с ним и шептали с улыбкой привидений: «Тжан!.. Ищи в хоровод!..»

Потом усталость мало-помалу овладела сознанием, и Жан уснул, ничего не решив, глубоким сном без сновидений.

XXII

Наступил день битвы.

В три часа утра весь лагерь Диальде пришел в движение: спаги, стрелки, союзники-бамбарасы готовились выступить с оружием и боевыми припасами. Священники напутствовали их долгими молитвами, и было роздано много талисманов. По распоряжению вождей карабины негров, как в дни величайших битв, были начинены до половины ствола порохом и до самого дула пулями; при первом же залпе большинство из них разорвало, как это часто случается в негритянских войнах. Войска направлялись к деревне Джидиам, где, по словам туземных шпионов, Бубакар-Сегу засел со своей армией за прочными стенами из дерева и глины. Джидиам была надежной крепостью этой легендарной личности, наводящей ужас на всю страну, — этот герой, скрывавшийся на просторах своей мертвой страны, всегда ускользал и был неуловим.

Предполагалось дать сражение днем в лесу, граничащем с главной стоянкой неприятеля, и, чтобы покончить с ним, напасть ночью на Джидиам и поджечь деревню, которая вспыхнет при свете месяца, как аутодафе; а затем, пока еще не рассеялся дым пожарища, победоносно вернуться в Сен-Луи.

Накануне Жан написал родителям нежное письмо, которое в тот же день отправилось на «Фалеме». Как дорого оно будет старой матери… Незадолго до рассвета он поцеловал своего маленького сына, спящего на руках Фату-гей, и сел на лошадь.

XXIII

Фату-гей с ребенком тоже ушла с утра. Она пошла в Ниалумбаэ, деревню союзного племени, где жил один уважаемый марабу, известный своим даром пророчества.

Войдя в хижину столетнего старца, она увидела его распростертым на циновке и бормотавшим молитвы, точно в ожидании смертного часа. После долгих выяснений марабу дал девушке небольшой кожаный мешочек, по-видимому содержавший нечто ценное, так как она заботливо спрятала его в свой пояс. Марабу заставил малыша выпить снотворную настойку, и Фату-гей заплатила ему три серебряные монеты — последние khaliss спаги, которые старец положил в кошелек. Потом она с любовью завернула уже спавшего крепким сном сына в вышитый передник, привязала на спину драгоценную ношу и попросила указать дорогу к лесам, где вечером должны сражаться французы.

XXIV

Семь часов утра. Глухое место Диамбура. Неглубокое болото, заросшее крапивой. С северной стороны на горизонте виднеется невысокий пригорок. На юге — бесконечные поля Диалакара. Кругом безмолвная пустыня. На чистом небе спокойно восходит солнце.

Среди этого африканского пейзажа, напоминающего ландшафт необитаемых стран древней Галлии, показываются всадники. Как красивы они, скачущие в своих красных куртках, синих рейтузах и больших белых шапках, которые так идут к их загорелым лицам. Их двенадцать. Это двенадцать спаги, посланных в разведку под началом адъютанта, и среди них Жан.

Ничто не предвещает смерти и вечного покоя, разве только тишина да ясное небо. Болотная трава, еще влажная от ночной росы, сверкает на солнце; порхают стрекозы с большими пятнистыми крыльями; на воде открываются белые чашечки кувшинок.

Солнце уже жжет; лошадей мучает жажда, они вытягивают шеи, раздувая ноздри, и нюхают дремлющую воду. Спаги на минуту останавливаются и, посовещавшись, слезают на землю намочить шапки и освежить головы.