История Смутного времени в России в начале XVII века - [50]

. В самом деле, Лжедимитрий одним бегством мог избавиться от угрожающей ему опасности. При нем находилось только тридцать алебардщиков и несколько польских слуг и музыкантов, и, следственно, не было достаточных средств для обороны. Алебардщики, видя свое малолюдство, так оробели, что даже допустили, чтобы один из дворян, бывших в числе заговорщиков, пробрался между ними и вбежал в покой, где находился Лжедимитрий с Басмановым²⁸⁷. Увидев самозванца, дворянин закричал: «Ну, безвременный царь! Проспался ли ты? Зачем не выходишь к народу и не даешь ему ответа?» Но дерзновенный сей поступок имел пагубные следствия для пылкого дворянина; озлобленный Басманов схватил висевшую на стене саблю и рассек ему голову. Сам Лжедимитрий, не отложивший еще своего самонадеяния, не терял надежды присутствием своим укротить мятеж. Вбежав в переднюю, где стояли алебардщики, он выхватил меч у курляндца Шварцгофа, вышел в сени и, грозя мечом народу, кричал: «Я вам не Борис!» Но, встреченный выстрелами, он спешил удалиться во внутренние покои. Мужественный Басманов сдержал данное им самозванцу слово – жертвовать собой для его спасения. Оставшись в сенях, он стал уговаривать бояр, чтобы помнили свою присягу и удержали народ от своевольства. В ответ ему избавленный им от ссылки думный дворянин Татищев зарезал его ножом, и труп его был боярами сброшен с крыльца. Таким образом, необыкновенный муж сей, прежде изменивший законному государю своему, не отказался запечатлеть собственной кровью верность свою тому, кого сам в дружеских беседах признавал за самозванца. Сие объясняется только тем, что главнейшая страсть его была честолюбие, к удовлетворению коего гибель царя Феодора Годунова открывала ему путь, как, напротив того, с падением Лжедимитрия исчезала для него всякая надежда сохранить свое могущество.

По смерти Басманова ничто уже не удерживало буйные толпы; немцы-алебардщики, нимало не расположенные последовать его великодушному примеру, положили оружие, и народ не только разломал двери, но даже вырубил несколько бревен в стене и наводнил дворец. Лжедимитрий с досады рвал на себе волосы и побежал объявить Марине о бунте, а потом поспешил через ее покои пробраться в каменный дворец, но и тут, не надеясь найти возможности укрыться, он выскочил из окна на подмостки, устроенные для свадебного празднества²⁸⁸. С одних подмостков он хотел перепрыгнуть на другие, но оступился, упал с пятнадцатисаженной высоты на житный двор и вывихнул себе ногу.

Марина, едва пробудившаяся от сна, была не одета; наскоро надев юбку, она в беспамятстве сбежала вниз под своды, но, не находя там безопасности, воротилась наверх²⁸⁹. Среди общего замешательства и при помощи ее слишком простого наряда ее не узнали и столкнули с лестницы. Однако она добралась до своего покоя и там осталась с женской свитой своей. Вскоре люди, преследовавшие расстригу из комнаты в комнату, стали ломиться и в покой, где находилась Марина. Камердинер ее Осмульский, желая остановить их, упорно защищался в дверях. Многие полученные им раны не поколебали его решимости, и он продолжал отстаивать дверь до тех пор, пока ружейный выстрел не положил его на месте²⁹⁰. Стреляя в него, русские случайно ранили смертельно находящуюся в комнате старую панну Хмелевскую. Москвичи бросились грабить Марину и бывших при ней женщин и оставили их в одних сорочках. Может быть, их ожидала еще и горшая участь, но геройская преданность Осмульского не совсем осталась для них бесполезной. Она дала время боярам приспеть на выручку их. Бояре разогнали буйствующих людей, отвели Марину и женщин ее в особую комнату, к которой приставили стражу, а вещи их, опечатанные, приказали положить в кладовую.

Между тем несколько десятков стрельцов, стоящих на страже близ того двора, на который упал Лжедимитрий, нашли его лежавшим без чувств, отлили водой и перенесли на каменный фундамент сломанного по приказанию его деревянного дворца царя Бориса. Придя в себя, самозванец стал умолять стрельцов, чтобы обороняли его, обещая им в награду жен и поместья бояр. Обольщенные стрельцы решились стоять за него и отогнали ружейными выстрелами первые толпы людей, сбежавшихся к тому месту, где находился расстрига. Но князь Василий Иванович Шуйский убеждал единомышленников своих докончить начатое и говорил им: «Мы имеем дело не с таким человеком, который мог бы забыть малейшую обиду; только дайте ему волю, он запоет другу песню: пред своими глазами погубит нас в жесточайших муках! Так мы имеем не просто с коварным плутом, но с свирепым чудовищем; задушим, пока оно в яме! Горе нам, горе женам и детям нашим, если бестия выползет из пропасти!»²⁹¹. Тогда в народе завопили: «Пойдем в стрелецкую слободу, истребим семейства стрельцов, если они не захотят выдать изменника плута, мошеники!» Сей угрозой устрашенные стрельцы бросили ружья свои и не препятствовали боярам схватить Лжедимитрия и отнести его в дотоле занимаемые им покои деревянного дворца²⁹², которые вместо прежнего великолепия являли уже отвратительные следы грабительства и разорения. В передней самозванец прослезился, увидев алебардщиков своих, стоявших без оружия и с поникшей головой. Один из, ливонец Фирстенберг, сжалившись над ним, пробрался в комнату, куда положили его, вероятно, в намерении прислуживать ему. Но преданность Фирстенберга сделалась для него самой гибельной: один из дворян-заговорщиков заколол его. Потом все обступили самозванца, на которого вместо сорванного с него платья надели кафтан пирожника. Озлобленные люди безжалостно вымещали на нем за понесенные от него обиды. Те, которые довольствовались ругать его, оказывались милосердными в сравнении с другими, ударявшими его. Вообще домогались, чтобы он сам сказал, откуда он родом. Но несчастный знал, что, только упорствуя в самозванстве, может некоторых людей оставить в сомнении и тем сохранить слабую надежду к спасению своей жизни. В сем убеждении он не переставал уверять, что действительно сын царя Иоанна Васильевича, и ссылался на свидетельство матери своей, которую просил допросить. В сем ему не отказали, и князь Иван Васильевич Голицын с четырьмя другими сановниками отправились в Вознесенский монастырь и именем Отечества требовали от царицы чистосердечного признания