История шизофрении - [50]

Чтобы закончить этот скорый обзор сведений, которые имелись к периоду Второй мировой войны о том, что после войны превратится в психофармакологию и нейробиологию, напомним, что синтез фенотиазинового ядра, осуществленный в 1883 г. Bernthsen, позволил уже в 1937 г. установить некоторые производные фенотиазина, обладающие антигистаминным действием (гистамин — это еще один из биогенных аминов, присутствующих в организме и играющий роль в возникновении аллергии). Один из антигистаминных препаратов, фенерган, будут использовать Guiraud, Daumezon в течение десяти лет, начиная с 1940 г., в психиатрической лечебной практике в связи с его седативным действием при состояниях возбуждения, причем никто не заметит, что в этом заложены предпосылки революционной новации. Не связано ли это с тем, что эпоха, препятствующая международным научным связям, послужила преградой тому, чтобы разглядеть новаторский характер этого лечебного метода, или же тогда еще не имелось концептуальных инструментов, позволяющих понять теоретический интерес этого нововведения?

Другой фенотиазин уже использовался в неврологии, благодаря его антипаркинсоническому эффекту, причем в этом случае также не-возможно было объяснить его действие вследствие незнания биохимических механизмов болезни Паркинсона. Однако, потребуется подождать еще десятилетие, пока не будет выявлено специфическое антипсихотическое действие других производных фенотиазина, синтезированных в конце войны, чтобы можно было сделать сравнение с действием «травы для сумасшедших» (праглакадава), известной в Индии на протяжении тысячелетий, что позволит совершить «открытие» нейролептиков. Но мы вернемся более подробно к этому научному процессу развития, который вскоре позволит психофармакологам предложить биохимические модели шизофрении, вводя таким образом ее в эру церебральной нейробиологии.

Пока что мы еще видим, что лечение психозов методами химиотерапии колеблется в выборе между двумя путями: во-первых, — это использование химических средств для изменения общей психической активности, чтобы позволить вести психотерапевтическую работу над психологическим материалом — барбитуратный наркоанализ или амфетаминовый шок; и во-вторых, применение их ввиду непосредственного воздействия на церебральные биохимические механизмы, о существовании которых позволяет предположить действие этих наркотиков.

Но продолжение войны не прервало проведения в свободных странах ни терапевтических исследований в других областях, помимо химиотерапии, ни философских размышлений, которые возможны даже в оккупированной стране, и, может быть, даже стимулируются этим обстоятельством, будучи средством обретения свободы.

1943 год: амфетамины и экзистенциальная тревога

В том же самом 1943 г., когда в Родезе Antonin Artaud боготворит в одном и том же культе Христа и пейотль, а в Тюбингене нацистский режим, отмечая с большой помпой столетие со дня смерти Hoelderlin, прославляет культ саморазрушающей смерти, в оккупированном Париже вышла книга «Бытие и небытие» Жан-Поля Сартра /1905-1980/ /187/. Поражение и плен, которые пришлось пережить философу лично, по-видимому, не слишком помешали написанию этого очерка феноменологической онтологии. Ж. — П. Сартр жил в то время, по его собственному выражению, «как писатель, который сопротивлялся, а не как участник Сопротивления, который писал». За эту позицию его впоследствии упрекал, в числе других, Andre Malraux, когда много позже Ж. — П. Сартр без колебаний принял участие в политических акциях протеста против французского колониализма. Однако труд писателя не был слишком легким, потому что, как кажется, это привело Ж. — П. Сартра к необходимости принимать ортедрин из группы амфетаминов. Однако, по свидетельству Simone de Beauvoir, только в 1958 г. во время еще более напряженной работы над «Критикой диалектического разума» зависимость Ж. — П. Сартра от этого амфетамина станет такой, что она вызовет у него эпизод онейроидной спутанности сознания, после которого сохранятся и будут продолжаться некоторое время галлюцинации. Ж. — П. Сартр сможет освободиться от них только путем переноса их на Franz von Gerlach, героя пьесы «Затворники Альтоны», которую он тогда писал. Интересно, что вследствие нарушения памяти он выбрал в качестве имени вымышленного семейства крупных капиталистов, симпатизирующих нацизму, фамилию реального германского участника сопротивления нацизму начального периода. Мы воздержимся от того, чтобы подвергать строгому анализу этот удивительный механизм литературного творчества. Но мы хотим показать при помощи этого характерного приема, насколько эффективным может быть применение некоторых наркотических средств для выхода на поверхность бессознательного психического материала, даже если это не было целью, которую преследовали их потребители, вызывая таким образом подлинный экспериментальный психоз.

Выход в свет книги «Бытие и небытие» в 1943 г., разумеется, не имел никакого немедленного резонанса по причине даты и места публикации. Памфлет, циркулирующий в свободной зоне в 1942 г., заранее осудил Ж. — П. Сартра как последователя Heidegger и как адепта национал-социализма. Между тем, Gabriel Marcel в конце года ввел в обращение слово «экзистенциализм» для обозначения этого нового философского течения, вызвав ответ: «Моя философия — это философия существования; я не знаю, что такое экзистенциализм». Несмотря на это отрицание рождения экзистенциализма даже его собственным отцом, через два года после Освобождения экзистенциализм известен повсюду. Его повсеместное распространение будет таким, что через двадцать пять лет английская антипсихиатрия сделает из «Бытия и небытия» философское обоснование концепции шизофрении как экзистенциального опыта, предложенного в смелом обобщении, которое мы рассмотрим в IX главе.