История с привидениями - [13]

Видите ли, я не знал. Не знал того, что собой представляют мои ученики. Не знал, что большинство учителей в таких местах — парни лет девятнадцати, знающие немногим больше своих учеников. Я не знал, как в этой деревне (она называлась Четыре Развилки) грязно и уныло, не знал, что такое ходить все время полуголодным. Мне поставили условие, чтобы каждое воскресенье я ходил в церковь в соседнюю деревню за восемь миль.

В первый вечер я явился с чемоданом к Мэзерам. Чарли Мэзер был в деревне почтальоном, но когда пришли республиканцы, они назначили на эту должность Говарда Хэммела, и Чарли с тех пор ни разу не зашел на почту. Он вечно ходил хмурый. Когда он привел меня в мою комнату, я увидел, что она недостроена — потолок состоял из кое-как пригнанных досок. «Делал для дочери, — объяснил Мэзер. — Она умерла. Одним ртом меньше». Постель представляла собой драный матрас на полу, накрытый старым армейским одеялом. Зимой в этой комнате замерз бы даже эскимос. Но я увидел там стол и керосиновую лампу, а сквозь дыры в потолке светили звезды, и я сказал, что мне очень понравилось. Мэзер даже хмыкнул.

На ужин в тот день была картошка. «Мяса тебе не будет, — заявил Мэзер, — пока не купишь сам. Я обязан кормить тебя, а не делать так, чтобы ты толстел». Не думаю, что я ел мясо у Мэзера больше пяти раз — это было тогда, когда кто-то принес ему гуся, и мы ели этого гуся, пока не обглодали последнюю косточку. В конце концов ученики начали таскать мне сэндвичи с ветчиной: их родители хорошо знали Мэзера. Сам он плотно обедал днем, но я в это время был в школе, «оказывая необходимую помощь и налагая наказания».

Наказания там считались основой педагогики. Я узнал об этом уже в первый учебный день, когда меня хватило только на то, чтобы поддерживать в классе тишину и переписать учеников. Я был весьма удивлен тем, что читать умели только две старшие девочки. Никто не умел толком считать и никто не слышал о других странах. Один лохматый десятилетний мальчишка не поверил даже, что они существуют. «Чушь это все, — сказал он мне. — Что, есть место, где люди не американцы? И даже не говорят по-американски?» Не окончив, он расхохотался над абсурдностью этого, и я увидел гнилые черные зубы. «Эй, болван, а как же война? — сказал другой мальчик. — Ты что, не слышал про немцев?» Прежде чем я успел вмешаться, первый вскочил и вцепился в своего обидчика.

Мне казалось, он готов убить его. Девчонки визжали, а я с трудом разнял дерущихся.

«Он прав, — сказал я. — Ему не следовало так тебя называть, но он прав. Немцы — это народ, который живет в Германии, и война…» Я прервался, потому что мальчик зарычал на меня, как дикий зверь. Он готов был меня укусить, и тут я понял, что с ним не все в порядке.

«А ну извинись перед своим другом», — сказал я.

«Он мне не друг».

«Он чокнутый, сэр, — сказал другой мальчик, бледный и испуганный. — Не надо было мне с ним говорить».

Я спросил первого, как его зовут.

«.Фенни Бэйт», — пробурчал он.

«Фенни, — сказал я как можно мягче. — Ты не прав. Америка — не весь мир, как Нью-Йорк — не вся Америка, — тут я подвел его к столу и развернул карту, — Вот Соединенные Штаты, вот Мексика, а вот Атлантический…»

Фенни мрачно покачал головой.

«Вранье. Все вранье. Этого ничего нет. Нет!» — с этим криком он пнул свой стул, и тот упал.

Я велел ему поднять стул, но он так же покачал головой. Тогда я поднял его сам. Среди учеников пронесся вздох удивления.

— Так ты слышал раньше про другие страны?

— Да. Только это вранье.

— Кто тебе это сказал?

Он опять покачал головой. Я подумал, что он услышал это от родителей, но он не сказал.

В полдень все дети достали пакеты с сэндвичами. Я поглядел на Фенни Бэйта. Он сидел один. Если он пытался подойти к кому-нибудь из товарищей, те просто отходили прочь, и он общался только с бледной светловолосой девочкой — она была похожа на него, и я предположил, что это его сестра. Я заглянул в список: Констанция Бэйт, пятый класс.

Тут я увидел за окном школы мужчину, стоящего на дороге. По, какой-то причине он напугал меня — не только своей странной внешностью (густые черные волосы), но и тем, как он смотрел на Фенни. Мне он показался опасным и каким-то диким. Я отвернулся в замешательстве, а когда повернулся опять, он исчез.

Вечером я, однако, забыл обо всем этом, когда поднялся в свою комнатенку, чтобы подготовиться ко второму учебному дню. Тут в комнату вошла Софрония Мэзер. Первым делом она потушила лампу, которую я было зажег. «Это для ночи, а не для вечера. Нечего без толку жечь керосин. Учитесь пользоваться светом, данным нам Богом».

Я удивился, увидев ее у себя. За ужином она молчала, и при взгляде на ее лицо, натянутое, как барабан, могло показаться, что молчание — ее природное состояние. Но в отсутствие мужа она оказалась весьма разговорчивой.

— Я хочу вас предупредить, учитель. Идут слухи.

— Как, уже?

— Очень много зависит от того, как вы начнете. Мариана Бердвуд сказала мне, что вы поощряете хулиганство в школе.

— Не может быть.

— Ее Этель ей это сказала.

Я не помнил лица Этель Бердвуд, но по списку она была одной из старших девочек, пятнадцати лет.