История с лишайником - [4]

— Энергичная особа, эта твоя тетка. Но я не совсем понимаю…

— Как видишь, она не была обычной женщиной. Значит, Диана могла унаследовать эту свою неугомонность от сестры моей матери.

— Я не знаю, что именно унаследовала Диана от твоей воинственной родственницы, и, честно говоря, меня совсем не волнует, откуда это у нее появилось. Для меня главное одно: Диана такая, какой мы ее воспитали.

— Твоя правда, Гарольд. И мы имеем полное право гордиться ею. Тревожусь только: даже самая блестящая жизнь не всегда — самая счастливая, как ты думаешь?

— Трудно сказать, но думаю — можно быть счастливым, не будучи знаменитым. А о том, что чувствуют знаменитые люди и что им нужно для счастья — не имею ни малейшего представления. Однако я уверен: слава может сделать счастливым. Меня, например, — только в одном случае и по весьма эгоистичной причине, еще тогда, когда Диана еще была маленькой девочкой, меня постоянно мучила мысль, что я не смогу послать её в первоклассную школу. О, я знаю, что в школе св. Меррин — хорошие учителя, Диана это уже подтвердила своими успехами, но все равно это не одно и то же. Когда умер твой отец, я думал, что нам удастся осуществить мою мечту. Я пошел к нотариусам и выложил им все. Они посочувствовали, однако остались непреклонны. Указания полностью ясны, сказали они. Деньги будут лежать до двадцатипятилетия. Согласно завещанию их нельзя брать, и вкладывать во что бы то ни было, даже в образование Дианы.

— Ты мне никогда про это не говорил, Гарольд.

— Не имело смысла говорить, ибо я не знал, чем все закончится. И так ничего не вышло. Понимаешь, Мальвина, я считаю, что это была самая большая подлость из всех, что твой папочка сделал нам. Не оставить тебе ничего — это как раз в его манере. Но оставить нашей дочке сорок тысяч фунтов и так ограничить свободу действий, чтобы в самые критические, переломные годы своей жизни она не могла ими воспользоваться!.. Хотя в отношении Дианы это оказалось к лучшему. Она сама достигла того, чего я не мог ей дать, и чего не дал бы дед. Она утерла нос старому жулику, даже и не подозревая об этом.

— Извини, Гарольд…

— Хорошо, дорогая, хорошо… Ведь… я изо всех сил старался не вспоминать про старого скрягу все это время, но как вспомню…

Он умолк и обвел взглядом маленькую прихожую: «Не такая уж и плохая, немного уже обшарпанная, но все еще имеет приличный вид. Однако этот домишко-близнец среди целой улицы таких же домишек грязной окраины… Тяжелая жизнь. Каждодневная борьба, чтобы прожить на заработок, который постоянно отстает от роста цен… Так мало из того, о чем, должно быть, мечтала Мальвина, и что она должна бы иметь…»

— Ты по-прежнему ни о чем не жалеешь? — спросил он ее.

Она улыбнулась в ответ.

— Нет, любимый, ни о чем. Он взял ее на руки и отнес к своему креслу. Она положила голову ему на плечо.

— Ни о чем, — повторила она спокойно. Потом добавила — я, например, не стала бы счастливее, если бы получала проценты.

— Любимая, не все люди одинаковые. Я прихожу к выводу, что мы с тобой немножко исключительные. Разве много тебе приходилось в жизни встречать людей, которые чистосердечно сказали бы: «Я не о чем не жалею»?

— Такие должны быть.

— А мне кажется, что такие не часто попадаются. И, как бы тебе не хотелось, ты, конечно, не сможешь заставить других думать иначе. Более того, Диана не очень похожа на тебя, непохожа она и на меня. Один бог знает, на кого она похожа, потому не стоит волноваться о том, что она не хочет делать так, как делала бы ты на ее месте — в восемнадцать лет. Они говорят — блестящее будущее. Пусть будет так. Единственное, что осталось нам, — это наблюдать за тем, как наша дочка сама его добивается, и, конечно, поддерживать ее.

— Гарольд, она ничего не знает про деньги?

— Почему же, знает, что есть какие-то деньги. Но она никогда не спрашивала, сколько. И мне не пришлось врать. Я лишь стремился создать впечатление, словно их там не так уж и много, ну, скажем, три-четыре сотни фунтов. Мне кажется, что так было разумнее.

— Я в этом уверена, и буду помнить на случай, если она спросит.

Через минуту она спросила:

— Гарольд, хоть я и чувствую, что покажусь тебе дурой, но скажи мне: чем именно занимаются химики? Правда, Диана уже объяснила мне, что химик — не то же самое, что аптекарь, и я этому рада, но мне все-таки еще не все ясно.

— Мне тоже, дорогая. Лучше мы спросим ее еще раз. Вот такие дела. Цыпленок уже оперился, и мы дожили до того времени, когда он будет учить нас.

* * *

Но вышло так, что для семьи Брекли перестало иметь значение, чем занимается химик, ибо Диана переменила свое намерение, решив стать биохимиком, а чем занимается биохимик — этого ее мать уже никак бы не смогла понять. Причиной такой перемены послужила лекция на тему «Некоторые тенденции эволюции в современном представлении», прочитанной в научном обществе. Тема не вызывала у Дианы особого интереса, и она сама не смогла бы ответить, что именно привело ее на лекцию. Как бы там ни было, она пошла и тем самым сделала тот шаг, который определил всю ее дальнейшую жизнь. Лекцию читал Френсис Саксовер, доктор наук, член Королевского научного общества, ранее профессор биохимии Кембриджского университета, которого еще считали отступником-интеллектуалом. Он происходил из семьи, проживающей на юге Стафордшира. Занимаясь из поколения в поколение мелким гончарством, она где-то в середине восемнадцатого века заразилась ярко выраженным вирусом практичности. И этот вирус, так подходивший к атмосфере того века индустриализации, привел Саксоверов, начиная от новых методов обжига, использования силы пара, через реорганизацию производства и использование преимуществ навигации по каналам, к торговле в мировых масштабах и большому семейному имуществу.