История русского языка в рассказах - [60]
Подобные фразы неоднократно становились предметом пародий, вот как знаменитая фраза из чеховского рассказа «Жалобная книга»: Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа. Для Чехова это не просто элемент речевой характеристики персонажа, у него рождается тонкий каламбур. Я подъезжал (на поезде) к станции, когда (или и) у меня слетела шляпа. Подъезжал я и вместе с тем шляпа, которая была на мне. Получается же: ‘я, шляпа, подъезжал к станции и с меня слетела шляпа’. Две шляпы: шляпа на шляпе, шляпа слетела со шляпы. Перед нами сознательная игра слов на фоне грамматической неразберихи.
Оказывается, таким образом, что разговорная речь частенько вступает в конфликт с законами языка, и стилистическая характеристика речи обычно связана с нарушением законов языка. Легкое смещение перспективы в руках мастера оказывается могучим средством художественности.
Что же касается правильности или неправильности предложений, приведенных выше, то объяснения следует искать в истории причастных форм. Комический эффект приведенных высказываний получается оттого, что деепричастие, которое должно соотноситься с подлежащим, вступает в связь со словом, не имеющим никакого права быть в данном тексте подлежащим. Система языка — не только отношение разных элементов друг к другу. Систему создает и соотношение элементов в тексте, правила их сочетаемости друг с другом.
Деепричастие соотносится с подлежащим, потому что по своему происхождению деепричастие — это причастие в форме именительного падежа, а все, что в предложении стоит в именительном падеже, — все это связано с подлежащим. Именительный падеж — это падеж подлежащего.
С другой стороны, деепричастие — это все-таки бывшее причастие, т. е. глагольная форма. Оно и в современном предложении подчинено основной глагольной форме, обозначая второстепенное действие.
Вот какая жесткая связь с двух сторон: соотносится с подлежащим и подчиняется сказуемому. Всякие связи со второстепенными членами предложения запрещены. Запрещены, потому что с нарушением грамматической связи происходит нарушение логической связи событий и действующих лиц, все смещается и переворачивается, получается абсурд.
Сама же жесткая зависимость деепричастия от главных членов предложения объясняется исторически, именно тем, что мы уже знаем: деепричастие — это причастие краткой формы в именительном падеже. Каждая новая система строится на развалинах старой и всегда ограничена возможностями старой системы.
Рассказ восемнадцатый О ЧИСЛЕ И ЧИСЛАХ, А ТАКЖЕ О ЧИСЛИТЕЛЬНЫХ
Для древнего человека число реально. Одно дерево, два дерева — много деревьев; то же самое, что это дерево, то дерево — и все остальные или вообще все деревья. То же троичное противопоставление, что и у указательных местоимений: сей, тот и — оные. Ближайший контакт между говорящими ограничивает выбор числа. Если я один — один, если с кем-нибудь разговариваю — нас двое. Больше двух — это уже очень много. Третий, четвертый, и так далее — все они растворяются во множественном.
Представление нашего далекого предка о количестве надолго закрепилось в грамматической системе. Мы уже говорили о том, что у древнерусских имен существительных и прилагательных различались единственное, двойственное и множественное число. При этом множественное число пришло довольно поздно; сначала нужно было осознать значение множественности, и только потом это важное открытие закрепилось в общем достоянии народа — в языке.
Каждое число сначала мыслилось как определенное количество каких-нибудь предметов: два дома, семь быков. И только постепенно стало осознаваться число само по себе, независимо от предметов и лиц, которые могли исчисляться: просто число «два» или число «семь».
Конкретность древнего числа можно увидеть хотя бы в том разговорном выражении, которое часто слышишь от школьника: Дай пять! Это не что иное, как вольный перевод древнего сочетания подай пясть, т. е. подай руку (а на руке-то пять пальцев). Слово пять и связано со словом пясть, и когда-то имело конкретней значение ‘пять пальцев пясти’. Еще и в наше время кое-кто «считает по пальцам», а в древности только такой счет и был возможен. Древние славяне считали пятка́ми. Сколько дали за златогривых коней Иванушки дурачка? Семь пять шапок серебра... Семь раз по пять. А вот в одной грамоте 1130 года похожий счет: полтретъя десяте — рублей. Половина до третьей десятки, т. е. 25. Здесь уже отражается смешение с десятеричным счетом, заимствованным славянами у греков и римлян. Однако сама модель счета остается прежней, славянской: речь идет о том, что до 30 не хватает одного пятка.
Слова, обозначающие числа, собирались постепенно и из разных частей речи. Один, два, три, четыре — прилагательные. Как и все прилагательные, они различались родом, числом и падежом в зависимости от имени, с которым вступали в согласование: один дом, одно дерево, одна корова; два дома, двѣ деревѣ, двѣ коровѣ; трие кони, три коровы; четыре кони, четыри коровы.
До сих пор мы говорим два человека, три человека, четыре человека, но пять человек, шесть человек
