История поросенка, умершего не от оспы - [2]

— Эй, хозяйка! — обращается к женщине один из них, совсем еще юный, безусый восемнадцатилетний паренек. — Подай нам белого вина и три стакана!

— И еще нож, чтоб зарезать поросенка! — добавляет второй франтирёр.

— И сковороду, чтоб собрать кровь! — произносит третий.

— Что же! Раз так надо, я согласна, — говорит старуха. — Но что мы за это получим?

— Три кровяных колбасы и окорок… Сойдет?

— Ладно.

Поросенок сменил хозяина, но его постигла все та же печальная участь. Один из франтирёров, имевший кой-какие навыки в ремесле мясника, грубо валит поросенка на пол и по рукоятку вонзает ему в горло нож, в то время как его однополчане и папаша Мишель крепко держат животное.

Мамаша Мишель, бесстрастная как индианка, подставляет к горлу свиньи сковороду, быстро наполняющуюся пенистой кровью.

Пронзительный визг жертвы постепенно переходит в хрип агонии…

Судорожные подергивания прекращаются, драма закончена, судьба поросенка свершилась.

— Вот и прекрасно! — Произносит новоявленный колбасник. — Мы начистим сколько надо лука, поставим варить колбасы, а ночью придем за всем этим.

— Ну и повезло же нашей роте!

— Пруссаки! Папа, пруссаки совсем близко! — кричит маленький сын папаши Мишеля, роняя вязанку хвороста, которую принес со двора.

— Тысяча чертей! — восклицает «колбасник». — Вот что значит стрелять в людей, а не в лошадей. Раненый пруссак поднял тревогу, и теперь на нас насядет целый эскадрон.

— Где пруссаки?

— В Сен-Огюстене.

— В трех километрах!.. Через десять минут они будут здесь — и тогда пропал наш поросенок!

— Это мы еще посмотрим! — бросает безусый паренек.

— И так все ясно! Я не хочу, чтоб меня расстреляли… Пора уходить!

— Ты глуп, хоть на войне и не новичок! Я все устрою… Увидите. Мы обведем пруссаков вокруг пальца! Папаша Мишель! Дайте нам две рубахи, две пары штанов, две блузы… и две пары сабо[2] или что попадется из обуви. А вы мигом переодевайтесь в эти шмотки.

Третий франтирёр и «колбасник» быстро раздеваются, в то время как папаша Мишель приносит затребованные вещи.

Паренек снимает с кровати перину, кладет на матрац форменную одежду, винтовки, снаряжение и прикрывает все одеялами.

Его товарищи надевают обноски папаши Мишеля.

Все происходит с исключительной быстротой.

Паренек обвязывает тряпкой перерезанное горло поросенка, обхватывает тушу руками и говорит:

— Ну-ка, братцы! Помогите уложить его в кровать… Прекрасно… Теперь тяните его за ноги, выпрямите их… Натяните на голову по самую шею домашний колпак… Накройте его чистой белой простыней… А теперь дайте мне свечу, тарелку, ветку самшита, ивы или акации… что хотите.

С самым невозмутимым видом, абсолютно хладнокровно паренек зажигает свечу, наливает в тарелку воду, кладет в нее зеленую ветку и расставляет все на столике у изголовья кровати, где смутно и зловеще вырисовывается накрытая простыней туша свиньи.

— Возьмите теперь какие-нибудь кувалды, отправляйтесь с папашей Мишелем в карьер и начинайте дробить камни.

— А ты?

— Не беспокойтесь, я знаю, что делать. Да заберите с собой сковороду с поросячьей кровью.

Издали уже доносится конский топот. Через пять минут эскадрон пруссаков доскачет до кабачка.

— Теперь, мамаша Мишель, дело за нами! — говорит юный франтирёр с прежним поразительным хладнокровием. — Быстро дайте мне юбку, передник, кофту и ваш праздничный чепец… Я — Виктория… ваша дочь… Мы будем горько оплакивать смерть нашего дяди, бедного папаши Этьена… Слышишь, малыш?..

Юный франтирёр надевает поверх своих штанов юбку, подвязывает передник, застегивает кофту, натягивает чепец и сокрушенно опускает глаза, сильно натерев их оборотной стороной ладони.

— Теперь давайте плакать, голосить изо всех сил…

Плач и вопли безутешной троицы наполняют комнату как раз в ту минуту, когда у двери домика, на дороге, запруженной всадниками, раздается бешеный топот лошадей, сопровождаемый бряцанием сабель.

Спесивый унтер-офицер соскакивает с коня и, сжимая в руке револьвер, резко распахивает дверь.

При виде широкой прямоугольной кровати, мерцающего огонька свечи и тарелки с зеленой веткой он смущенно останавливается, отдает по-военному честь и говорит тоном ворчливого соболезнования:

— Капут! О, большой несчастье!..

Мамаша Мишель и мальчуган безутешно рыдают, а мнимая Виктория даже выдавливает из себя настоящие слезы:

— Бедный дя… дя! Он умер от ос… оспы!..

— Оспа! — восклицает напуганный унтер-офицер. — Оспа!..

— Да-да, оспа… оспа… — повторяют, рыдая на разные голоса, трое притворщиков.

Квартирмейстер резко поворачивается к двери, словно ему явился сам сатана, и спешит доложить об увиденном командиру.

Пруссаки страшно боялись заразных болезней, в частности оспы. Поэтому им категорически запрещалось контактировать с жителями мест, пораженных инфекцией. Таким образом, выдумка мнимой Виктории лучше любого гарнизона оградила от обысков кабачок у Атуасского моста.

По распоряжению командира части унтер-офицер, достав из сумки большой красный карандаш, написал по-немецки на стене кабачка фразу, означавшую, что под угрозой военно-полевого трибунала прусским солдатам запрещается входить в зараженный дом.

Оригинальная хитрость франтирёра увенчалась полным успехом: спасла жизнь трем отважным солдатам и обеспечила их роте весьма существенную прибавку к съестным припасам.