История Парижской Коммуны 1871 года - [47]

В течение вечера сформировалась Комиссия, избранная из числа офицеров Национальной гвардии и обычных ораторов клуба на ла Вьерг. Она санкционировала захват вокзала, овладела телеграфом, конфисковала патроны из порохового погреба и назначила выборы на 29 марта. «Коммуна, — провозглашала комиссия, — не имеет ничего общего с поджогами, воровством, грабежами, с которыми многие любят ее отождествлять. Она означает торжество избирательного права и свобод, отнятых у нас имперским и монархическим законодательством. Это — подлинная основа Республики». Такова была преамбула обращения Комиссии. В этом промышленном муравейнике, окруженные тысячами шахтеров с ла Рикамари и Фирмини, члены Комиссии не нашли ни единого слова для разъяснения социальных вопросов. Комиссию интересовало лишь одно — призыв к общему сбору, на который, как и в Лионе, люди не откликались.

На следующий день, в воскресенье, горожане спокойно и с любопытством читали прокламации Коммуны, расклеенные друг за другом, с обращениями к генералу и прокурору. В то время как последний, ставший добропорядочным радикалом, говорил о бонапартистском заговоре, генерал призывал Совет взять назад свое прошение об отставке. Он пошел к советникам, укрывшимся в казармах, и сказал им: — Мои солдаты не хотят воевать, но у меня есть тысяча ружей. Если вы пожелаете воспользоваться ими, тогда вперед! — Советники доказывали свою непригодность для военных целей, в то же время они, как и в Лионе, отказывались связываться с ратушей, считая, что «можно иметь дело только с честными людьми».

27‑го марта представители Альянса и L’Eclaireur вышли из Комиссии, она постепенно уменьшалась. Вечером немногие стойкие члены Комиссии приняли двух молодых людей, делегатов, которых прислал ЦК Лиона. Они призвали продолжать сопротивление. Но ратуша все более пустела, и утром 28‑го марта там оставалась лишь сотня человек. В 6 часов появился генерал Лавое со стрелками Вогез и некоторым количеством солдат, прибывших из Монбризона. Национальные гвардейцы в ответ на обращение генерала сложить оружие во избежание кровопролития согласились уйти из мэрии.

Были произведены многочисленные аресты. Консерваторы обрушили на Коммуну обычные обвинения, утверждали, что среди убийц префекта были каннибалы (105). L’Eclaireur не постеснялась доказывать, что движение было чисто бонапартистским. Рабочие чувствовали себя подавленными, и на торжественных похоронах Де л’Эспе негромко, но с глубоким чувством слали властям проклятия.

В Крезо пролетарии тоже были разбиты. Социалисты управляли городом с 4‑го сентября, его мэр Дюмэй был раньше рабочим–металлургом. 25‑го марта, по получении вестей из Лиона социалисты повели разговор о провозглашении Коммуны. На смотре 26‑го марта национальные гвардейцы кричали: — Да здравствует Коммуна! — Толпа горожан сопровождала их до площади Мэрии, контролировавшейся полковником кирасиров Герхардом. Он приказал пешим солдатам стрелять. Те отказались. Тогда он отдал приказ на атаку кавалерии, но охранники подняли штыки и вошли в мэрию. Дюмэй провозгласил упразднение правительства Версаля, провозгласил Коммуну и вывесил красный флаг.

Но в Крезо, как и в других мятежных городах, народ оставался в бездействии. Командующий гарнизоном Крезо вернулся на следующий день с подкреплениями, рассеял толпу, которая стояла на площади, любопытная, но пассивная, и овладел мэрией.

В четыре дня все революционные центры на востоке: Лион, Сент‑Этьен и Крезо были утрачены для Коммуны.

X. Коммуны в Марселе, Тулузе и Нарбонне

Со времени выборов 8‑го февраля, выступления реакции, назначения Тьера, состряпанного на скорую руку позорного мира, оживления монархистов, акты неповиновения и их разгром переживались жителями героического города Марселя столь же остро, как и в Париже. В Марселе вести о событиях 18‑го марта прозвучали во взрывоопасной обстановке. Тем не менее, люди ждали подробностей, когда 22‑го марта прибыла знаменитая депеша Рухе—Канробера.

Клубы, играющие большую роль в кипучей жизни Марселя, сразу же заполнились людьми. Благоразумные и расчетливые радикалы пошли в клуб Национальной гвардии. Простые люди встретились на ElDorado. Там они аплодировали Гастону Кремье, элегантному и изящному оратору, время от времени прибегавшему в своих выступлениях к эпиграммам, как например, было в Бордо. Гамбетта обязан ему своим избранием в Марселе в годы Империи. Кремье вначале поспешил в клуб Национальной гвардии. Он осудил Версаль, сказал участникам встречи, что нельзя позволять Республике погибнуть, но следует действовать. Клуб, хотя и возмущался депешей, предостерег оратора от спешки. Прокламации ЦК, говорили члены клуба, не имеют четкой политической направленности. Поскольку под ними подписи безвестных людей, эти прокламации могли исходить от бонапартистов.

Этот якобинский довод выглядел смешным в Марселе, где депеша Тьера послужила сигналом для волнений. От кого разило бонапартизмом — от этих безвестных людей, восставших против Версаля, или от Тьера, покровительствовавшего Рухе и его министрам, а также гордившегося предложением Канробера?