История Парижской Коммуны 1871 года - [37]

Это был первый социалистический мотив, прозвучавший в борьбе. Революции а Париже никогда не были чисто политическими. Приближение неприятеля, самопожертвование трудящихся заглушили 4‑го сентября все социальные требования. Раз мир достигнут, трудящиеся во власти, естественно, их голос должен быть услышан. Как справедливо было это выражение со стороны ЦК порицания власти! Какой обвинительный акт французский пролетариат выдвинул против своих хозяев! А 18‑го марта 1871 года, разве не мог народ выразить громче великие слова 1848 года, сказав: — «Мы восемьдесят лет терпели во имя служения нашей стране?»

В тот же день ЦК приостановил продажу вещей заложенных в ломбардах, продлил просроченные счета на месяц и запретил владельцам домов выселять квартиросъемщиков до дальнейших распоряжений. Этими тремя актами он продемонстрировал свою эффективность, дал отпор Версалю и завоевал симпатии парижан.

С другой стороны, депутаты и мэры говорили народу: — Не надо никаких выборов, все идет к лучшему. Мы хотели сохранения Национальной гвардии, мы сохраним ее. Мы хотели восстановления муниципальных свобод Парижа, мы их восстановим. Ваши пожелания переданы на рассмотрение Ассамблеи. Ассамблея единодушно удовлетворила их, что гарантирует проведение муниципальных выборов. Ждите этих единственно легитимных выборов, мы заявляем, что возражаем против выборов, назначенных на завтра, и будем протестовать против них, как незаконных выборов.

Трижды лживое обращение! Ассамблея не обмолвилась ни словом о Национальной гвардии, она не обещала никаких муниципальных свобод, а несколько подписей депутатов оказались фальшивыми.

Буржуазная печать следовала той же линии. С 19‑го марта газеты, ориентирующиеся на «Фигаро», при поддержке полиции, алтаря и алькова, либеральные газеты, при помощи которых Трошю подготовил капитуляцию Парижа, не прекращали лить грязь на федеральные батальоны. Они писали о том, что государственная казна и частная собственность подвергаются разграблению, о том, что прусское золото устремляется в пригороды, об уничтожении компрометирующих членов ЦК документов. Республиканские газеты тоже обнаруживали наличие золота в революционном движении, только это было бонапартистское золото. Самые лучшие из этих газет, наивно верившие, что Республика принадлежала их патронам, и поддавшиеся соблазну чернить приход к власти пролетариата, писали: — «Эти люди позорят нас». Ободренные мэрами и депутатами, они все согласились на мятеж, и 21 марта в коллективной декларации попросили избирателей считать недействительным противозаконный призыв ратуши к проведению выборов.

Незаконность! В таком виде был поставлен вопрос легитимистами, дважды навязанными нам иностранными штыками. Этой позиции придерживались орлеанисты, введенные во власть баррикадами, а также декабрьские разбойники и даже эмигранты, вернувшиеся на родину благодаря восстанию. Вот так! Разве может буржуазия, составляющая все законы, действовать незаконно? Как могут трудящиеся действовать законно, когда против них направлены все законы буржуазии?

Эти выпады мэров и депутатов ободрили реакционных забияк. В течение двух дней этот сброд из дезертиров, которые во время осады заполняли кафе Брюсселя и Хэймаркета Лондона, жестикулировали на фешенебельных бульварах, требуя порядка и работы. 21‑го марта, примерно в 10 часов, на площади Биржи около сотни этих экзотических тружеников прошли маршем мимо Фондовой биржи с развивающимися знаменами. Двигаясь дальше под выкрики: — Да здравствует Ассамблея! — они вышли на Вандомскую площадь, вопя перед зданием генштаба: — Долой ЦК! — Начальник охраны площади, Бергере, предложил им выслать делегатов. — Нет, — кричали они, — нет! Никаких делегатов! Вы должны прикончить их! — Федералы, потеряв терпение, очистили площадь. Мятежные хлыщи встретились на следующий день перед новым зданием Оперного театра.

В то же время Ассамблея устроила собственную демонстрацию. На ней был зачитан проект обращения к народу и армии, сплетение лжи и оскорблений Парижа. Милье, заметивший, что документ содержит ряд неудачных выражений, был освистан. Требование левых хотя бы заключить обращение словами: «Да здравствует, Республика!» было неистово отвергнуто подавляющим большинством. Луи Блану и его группе, пришедшим на Ассамблею срочно рассмотреть их проект муниципального закона и выступить против голосования на выборах, назначенных ЦК на следующий день, Тьер ответил: — Дайте нам время изучить вопрос. — Время! Нам нечего терять, — воскликнул Клемансо. Затем Тьер преподнес этим недотепам урок, который они вполне заслуживали: — Какова польза, — говорил он, — от уступок? Вы располагаете властью в Париже? Кто вас будет слушать в ратуше? Неужели вы полагаете, что принятие закона разоружит эту банду разбойников, партию убийц? — Затем он уполномочил Жюля Фавра разглагольствовать на эту тему, специально, для провинций. В течение полутора часов этот жесткий последователь Годе плел вокруг Парижа свои тщательно сформулированные фигуры речи, поливал столицу грязью. Несомненно, он снова воображал себя в той роли, которую играл 3‑го октября, когда народ поддерживал их власть и прощал его. Воспоминания об этом терзали его душу. Начал он с зачтения декларации прессы, «мужественно написанной, — утверждал он, — под ножами убийц». Он говорил, что в Париже утвердилась власть «горстки негодяев, возвысивших над юрисдикцией Ассамблеи кровавый и хищный идеал, теперь я знаю какой». Затем, унижаясь перед монархистами и католиками, он восклицал: — То, чего они хотят, то, что они поняли, заключается в осуществлении зловещей доктрины, которая в философии может быть названа индивидуализмом и материализмом, и которая в политике означает Республику, поставленную над всеобщим избирательным правом». В ответ на эти идиотские софизмы Ассамблея разразилась бурей аплодисментов. — Эти новые врачеватели, — продолжал он, — вознамерились отделить Париж от Франции. Но пусть знают мятежники: если мы покинули Париж, то только с намерением вернуться для решительной борьбы с ними. — (Браво! Браво!) Затем, возбуждая панику среди провинциалов, ожидавших в любой момент нападения на них федеральных батальонов, он сказал: — Если кто–то из вас попадет в руки этих людей, которые узурпировали власть ради насилия, убийств и грабежа, судьба несчастных жертв их свирепости станет вашей судьбой. — И, наконец, искажая, поправляя с дьявольским искусством бестактную статью в газете