История отравлений. Власть и яды - [91]

В стихах Дешана упомниалея также и Пиренейский полуостров. Расследование, проводившееся в 1348 г. в Савойе, показало, что предназначенные для умерщвления христиан порошки, производились в Толедо, столице магии. Однако поэт, по-видимому, подразумевал происки Карла Злого, хотя и не говорил прямо о короле Наварры. В XVI в. отравления приписывали испанским монархам, и это питало репутацию страны. И все же Испании в этом смысле было далеко до Италии.

И тем более подобные обвинения обычно не выдвигались против Англии. Хотя и тут бывало, что конфликтные отношения с Францией порождали англофобию. В 1300 г. в одном стихотворении англичан сравнивали со скорпионами. И все же обвинения в отравлении всегда оказывались маргинальными, за исключением нескольких дел в 1348 и 1390 гг. Даже когда в 1400 г. утверждалось, что французские легаты отравлены в Лондоне, враждебная Англии пропаганда не упрекала эту страну в употреблении яда против Франции. В 1458 г., во время процесса герцога Алансонского, обвиненного в тайном сговоре с Англией, строившиеся им планы отравления не связывались с заказом из-за Ла-Манша. У англичан была репутация трусов, однако их не обвиняли в предпочтении яда военным схваткам. А неуважение к монархам, в результате которого, как писали во Франции около 1420 г., в Англии убили больше двадцати королей, объяснялось сильной склонностью к неповиновению, а не подлостью.

Приверженность жителей Средиземноморья к яду не вызывала сомнений. Она объяснялась близостью к землям мусульман и слепым подражанием обычаям последних. Именно потому, что отравление ассоциировалось с миром ислама, обвинение в нем выглядело столь серьезным. Применение яда одним государем против другого воспринималось как предательство ценностей христианства и рыцарства. И все монархи рисковали заразиться варварскими обычаями через отравительницу Италию.

Итак, с середины XIII до конца XVI в. яду принадлежало значительное место в военных, дипломатических и политических отношениях между державами. Хотя вымыслов об отравлениях было гораздо больше, чем реальных случаев, этот способ борьбы с противником принадлежал не только к сфере воображаемого. Подтверждением тому служат венецианские архивы. Идеал открытого боя продолжали превозносить, однако яд позволял нейтрализовать врага или ускорить его поражение, не подвергаясь опасности и не неся расходов, хотя и с ущербом для чести. Последняя подробность связывалась с всеобщим неприятием отравления, с тем, что оно ассоциировалось с врагами христианства. Оружие яда сплачивало людей вокруг монарха, на которого подло покушались. Пропагандистские письма и брошюры клеймили использование вражескими державами запрещенного оружия, покрывая их позором. Сознание отравлял нематериальный яд, вполне способный нанести ущерб доброму имени противника и чести его страны, что и порождало резкие ответы на подобные обвинения. Кроме того, аргумент использования или неиспользования яда играл свою роль в начинавшемся процессе' национальной идентификации. Изображая соседа отравителем, очень легко было приписывать «своим» разнообразные доблести и добродетели. In veneno veritas.

От абсолютизма к современному государству: Закат или метаморфоза?

В XVII в. в Европе утвердился абсолютизм, который век спустя породил «просвещенный деспотизм». Происшедшие с тех пор революции, а также эволюционные преобразования глубоко изменили структуры власти, во всяком случае, в том, что касается современного демократического государства. Семейный подход к управлению уступил место формальному распределению ответственности; появились выборы с их неизменным ритмом электоральных циклов. Тем не менее эти столь непохожие эпохи объединены в заключительной части книги. Дело в том, что у них есть много общего. Несмотря на всю разницу в дифференциации функций, уже абсолютистские административные структуры начинали дробить власть и уменьшать роль в ней отдельного индивидуума. Государственный аппарат постепенно разрастался, приобретал большую устойчивость, становился менее уязвимым к ударам, наносимым отдельному лицу. Политическое отравление в таких условиях должно было, по-видимому, утрачивать актуальность. Как раз это утверждала в 1790 г. Мария- Антуанетта, отвечая придворному, который опасался угроз в адрес королевы: «В этом веке нет Бренвилье (знаменитая отравительница XVII в.), а имеется только клевета, и она стоит гораздо больше как орудие убийства; я погибну именно от нее». Кроме всего прочего, быстро развивалась химия, а со второй половины XVII в. еще и токсикология. Все это делало toxicatio прежних веков все более нереальным. Зато отношение к нему как к отвратительному злодеянию сохранялось, и это становилось полезным, когда требовалось очернить внутреннего противника или заклеймить внешнего врага. В процессе преобразования старой тирании в тоталитарную диктатуру не исчезала ее тесная связь с ядом. Развивавшаяся химия научалась не только более точно определять, какое отравляющее вещество применено, — она стала превращать яд в оружие массового уничтожения. Сеявшие смерть газовые атаки Первой мировой войны давали оружию яда вторую молодость.