История одной сенсации - [64]

Медоуз молчал, и Квелчу показалось, что он уж очень обидел старика. А он не хотел этого делать. Профессор нравился ему, казался порядочным, честным человеком.

— Я ведь это не о вас лично, — снова заговорил Квелч заметно потеплевшим голосом. — Я о наших ученых вообще… Неужели же они не знали, что «Большой Джо» — не такая уж «чистая» бомба?

— Я лично этого не знал, Сэм, поверьте уж мне на слово…

Совесть профессора Медоуза действительно была чиста, так как ему и самому теперь только стало окончательно ясно, зачем он был приглашен на испытание «Большого Джо». Им просто необходима была оценка радиоактивности новой бомбы таким специалистом, каким был он, профессор Медоуз.

— Ну, а вообще-то, скажите мне по совести, профессор, можно ли создать «чистую» бомбу? — заглядывая в глаза Медоузу, спросил Квелч. — Теперь ведь вам нечего бояться разглашения военной тайны: унесем ее вместе на тот свет.

— Что я могу ответить вам на это, Сэм? — задумчиво произнес Медоуз. — При желании можно было бы, пожалуй, создать и «чистую», окружив заряд водородной бомбы оболочкой из вещества, содержащего бор, поглощающий нейтроны. Но такая бомба чертовски дорого стоила бы, а сейчас у нас главная ставка на дешевизну изготовления ядерного оружия. В этом смысле «грязные» трехслойные бомбы самые дешевые. В них, как я, кажется, говорил уже вам, используется уран-238, а он стоит в тысячу раз дешевле, чем любая иная ядерная взрывчатка.

— А «чистую» бомбу, значит, и не собираются даже делать? — удивился Квелч.

— Если взвесить все хорошенько, то в ней, в «чистой» бомбе, вообще нет никакого смысла, — неожиданно заявил Медоуз. — В случае войны радиоактивные осадки, вызванные применением обычной термоядерной бомбы, не будут ведь иметь большого значения в сравнении с ее взрывной силой. Так какой же тогда смысл в производстве этих дорогостоящих «чистых» бомб?

— Вся эта шумиха о «чистых» бомбах имеет, значит, чисто пропагандистские цели?! — воскликнул Квелч. — Конечно же, народ, не знающий всех этих тонкостей, легко сбить с толку. Тем более, что слово «чистая» очень уж обнадеживающее. А под прикрытием этой пропагандистской дымовой завесы лихорадочно ищут, значит, не только самую дешевую, но и самую разрушительную «грязную» бомбу?

— Похоже на то, Сэм… — согласился профессор.

— Да-а… — тяжело вздохнул Квелч. — Веселенькой становится жизнь на нашей планете! Не хочется, конечно, отдавать концы раньше времени, но ведь и жить в таком мире не очень-то приятно…

И они снова замолчали, думая каждый о своем. У Квелча была семья — жена и две дочери. Как-то они будут жить теперь без него?.. Профессор был одинок. Жена его давно умерла, а детей у них не было. Но и ему нелегко было расстаться с жизнью. Теперь отчетливее, чем когда-либо прежде, видел он, куда может завести «атомная истерия» его страну, если только здравый смысл нации не возьмет верх над безумием. И в этот здравый смысл своего народа он не терял веры даже теперь, будучи обреченным на смерть. Веру эту поддерживали в нем такие люди, как Квелч. Он хорошо знал, что их большинство и что именно они, а не хазарды представляют истинные интересы своего народа.

7. Последние минуты пленников «Большого Джо»

Утомленные, измученные невеселыми думами, голодные, люди забылись наконец тревожным сном. Не спал один только Квелч. Он все еще никак не мог смириться со своей беспомощностью. Была бы исправна рация, он попытался бы с ее помощью хотя бы рассказать людям об этом преступном эксперименте с «Большим Джо».

Кое-что он, правда, сообщил уже радисту русского научно-исследовательского судна, но он был тогда осторожен и рассказал только о своем бедственном положении. Но теперь бы он выложил все — и то, что сам знал, и то, о чем узнал от профессора Медоуза.

А что если все-таки попробовать включить рацию? Может быть, и уцелел какой-нибудь обломочек антенны?

Осторожно, стараясь не скрипеть досками стола, чтобы не разбудить профессора, Квелч спустился на бетонированный пол подземного убежища. Постоял немного, прислушиваясь к неспокойному дыханию генерала и лейтенанта Олда. Эдди шевелил во сне губами и невнятно бормотал что-то. Хазард дышал через нос, широко раздувая ноздри и негромко посвистывая. Только Медоуз лежал беззвучно, будто и не спал вовсе, а все еще думал о чем-то с закрытыми глазами.

Осторожно включив рацию, Квелч надел наушники и, до предела усилив громкость приема, стал поочередно прослушивать все диапазоны. В наушниках слышались лишь собственные шумы приемника, вызванные колебанием силы тока в цепях ламп. Если рация и принимала какие-то слабые сигналы, то они, видимо, оказывались ниже уровня собственных шумов приемника. И чем более усиливал Квелч прием, тем значительней возрастали и эти шумы…

А когда радиотехник, потеряв всякую надежду, хотел уже совсем выключить рацию, на коротком диапазоне волн он услышал вдруг чей-то голос. Язык, на котором велась передача, не был известен Квелчу, но ему важен был сам факт возможности приема. Если рация приняла что-то, она сможет, пожалуй, и передать. Пусть эта передача будет слабой, мощные радиостанции смогут все же принять ее. Нужно, значит, воспользоваться этой возможностью.