История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия) - [238]

Я все еще не сознавала, что ему очень плохо.

– Пошли гулять, – говорила я.

Он смотрел неуверенно на меня, потом покорно шел одеваться. Мы выходили на улицу, я брала его под руку, перебирались через рельсы, проходили медленно, дворами, часто останавливаясь, пересекали скверик, выходили на кривую улочку, проходили мимо изящного небольшого дома японского посольства. Один раз дошли до парка. Деревья высились через дорогу перед нами сплошной стеной, кричали галки. Было часов пять зимнего вечера. В светлом, чуть морозном воздухе верхушки деревьев четко выделялись сухими ветками. Папа даже не перешел улочку, отделявшую нас от парка. Он стоял, смотрел вдоль улицы, смотрел на деревья, я держала его под руку.

– Спасибо тебе, Ингуся. Я думал, что больше их никогда не увижу.

– Это все твои прогулки, – скажет мне брат после смерти папы. – Вскрытие показало, что у него было столь изношенное сердце, что врачи удивлялись, как он вообще ходил. А ты все: «Гулять, гулять», приедешь на две недели, разбалуешь, навредишь… «Гулять!»

Но я помнила, как в одну из прогулок папа мне сказал, глядя на деревья парка:

– Спасибо тебе, Ингуся.

Однажды мы с папой по его делам оказались в центре Софии. Приехали на такси. Папа заходил в редакцию. Выйдя на площадь, я попыталась остановить машину. Такси мчались мимо, и стоило мне остановить какую-нибудь, шоферы со злобной гримасой, услышав мой русский акцент, срывались с места.

– На стоянку, – кричали они, – на стоянку.

Папа еле держался, я посадила его на какой-то выступ в стене здания, видела – он еле держится, изо всех сил опираясь на палку. Мимо шла толпа, папа полусидел в тяжелом драповом пальто, в коричневой шляпе, опершись на палку. Кажется, он ничего не видел. Я пересекла площадь, подбежала к милиционеру. Я плакала и умоляла его:

– Вот там, под колоннами, сидит старый человек. Он так много сделал для Болгарии, но я не могу остановить ни одну машину. Никто не хочет везти. Помогите, ради бога, остановите машину. Он – Герой Болгарии, профессор, генерал, народный врач…

Милиционер отрешенно слушал мое бормотание, я уже плакала навзрыд, боясь оглянуться назад. Наконец милиционер протянул руку, и машина остановилась.

Я побежала к папе. Он с трудом встал, медленно, повиснув на мне, побрел к машине. «Моя популярность необыкновенно увеличилась. Меня останавливают и подзывают на улицах, говорят обо мне в автобусах, в поездах, в больницах», – боже, это было всего полгода назад.

На следующее утро я попросила Вову привезти готовый тираж папиной книги. Эта книга несколько раз меняла заглавие – «Болгарские орлы в Австрии», «Интернационалисты 20-х годов», но выходила она под названием «Нелегальный канал». И была посвящена мне.

– Для папы это важно.

Вовка с раздражением выслушал мою просьбу:

– Мне некогда заниматься его делами. Он сидит и все время придумывает себе дело, а у меня и так их полно.

– Папа очень хочет, – сказала я.

– Нет, – ответил брат.

И я поехала сама.

Книг было 450. Я зашла в редакцию с уже оплаченной квитанцией, протянула двум девушкам.

– Интересно, – сказала одна из них, принимая от меня квитанцию, – кто эти книги купил?

И, увидев подпись плательщика, рассмеялась мне в лицо. Я забрала книги, перенесла их в такси. Потом подняла к папе в квартиру.

– Спасибо, Ингочка, спасибо.

Он сидел в кожаном кресле у себя в комнате и перелистывал одну книгу за другой.

Ночью я, уже лежа на диване, прочитала книгу от корки до корки. Я читала, вроде все понимала, но в голове осталось немного. Скорее, я читала не из интереса, а чтобы доставить папе удовольствие. И вот только спустя двадцать лет с той зимы я по-настоящему прочитала ее. Я часто думаю: Господь хранил меня, если бы умерла раньше – не сделал бы того или иного. Если бы умерла раньше – не прочитала бы эту папину книгу, посвященную мне.

Утром папа спросил:

– Ну, как?

– Очень интересно.

Папа ожидал вопросов. Но я не расспрашивала, подробности не выпытывала, и, конечно, он понял, что не так уж мне было интересно.

Я сказала папе:

– Хочу позвонить Ире Червенковой, но Вовка не разрешает, говорит – за Ирой следят, у него могут быть неприятности. Телефон прослушивается.

– Пусть идет к черту, – сказал папа, – я здесь хозяин.

Он позвонил, и тогда мы встретились с Ирой. Но об этой встрече я уже писала.

Что вспоминается больше всего? Папины глаза, карие, иногда черные, огромные из-за линз, брови, по-прежнему тонкие, но поредевшие… Взгляд, беспомощный и растерянный… Розовая лысина, тонкие ноги в спортивном синем костюме, узкие белые руки, выпуклые ногти… Но чаще вспоминается повернутая ко мне голова, когда я вхожу в его комнату, и его чуть растерянный, внимательный взгляд.

Я шастала по магазинам, покупала для дома подарки, купила мужу жакет, хороший, вязаный, и, надев его на себя, показала папе. Он провел рукой по рукаву жакета и неуверенно сказал:

– Мне бы такой тоже был нужен.

Папа сидел и подписывал книги, одну за другой. Справа на столе лежали уже подписанные книги, слева – ожидающие очереди.

– Вот эти возьмешь с собой, – сказал он. – Отошлешь из Черноголовки – это в Бийск, это в Ленинград, это в Москву… Ты отдала книгу Ире Червенковой?