История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия) - [224]

– Ну, так что же? Вы что – не видите, что ему надо отдохнуть?

Экскурсовод поглядела на папу, на меня и не сказала более ни слова. Когда группа перешла в другую комнату, папа, кряхтя, встал, и мы пошли следом.

Незадолго до отъезда папы в Болгарию, девятого мая, Милейко предложил съездить: «Ну, скажем, в Переславль, к ботику Петра». Как только мы сели с папой в нашу машину, Милейко на своей рванул и помчался. Вцепившись в руль, я понеслась за ним, пытаясь удержать машину. Я никогда на такой скорости не ездила.

– Какая скорость? – спросил папа.

– Сто двадцать.

Папа хмыкнул. Но ни разу не сделал мне замечаний, сидел молча. Промчались по Загорску, мимо Троице-Сергиевой лавры. Где-то за городом, на обочине, остановились, чуть взобравшись на холмик, Сережа расставил столик, Наташа постелила скатерть. Папа, который три месяца тому назад был разбитым стариком, плакал, еле передвигался, сейчас, пусть и не счастливый, но уже возвращающийся к жизни, сидел с нами за столиком. Мы поели и потом очень быстро оказались в Переславле-Залесском.

По левую руку блеснул Горицкий монастырь. Спустившись с горки, я следом за Милейко свернула налево. Справа расстилалось темное Плещеево озеро.

– Здесь рыба водилась какая-то особенная, – сказала я папе, кивая направо, – ее подавали к царскому столу. Озеро, говорят, очень глубокое. Существует даже поверье, что под землей оно соединено… забыла с чем…

Озеро лежало в нескольких метрах от нас, берег был замусорен, мы не стали подходить нему, а сразу направились вверх, к ботику Петра. Папа шел еле-еле, задыхаясь, часто останавливаясь.

– Здравко Васильевич, – сказал Сережа, – вот здесь Петр построил первый русский корабль. Сам рубил, сам строил.

Мы обошли домик, в котором находился ботик, вход был закрыт. Посидели на скамеечке, потом проехали в город и остановились напротив памятника Александру Невскому, рядом крепко и спокойно стоял небольшой белый Спасо-Преображенский собор.

– Александр Невский, – начала я рассказывать, – родился в Переславле, умер, возвращаясь из Орды. Воевал на севере со шведами, а с татарами дружил. Татары его и отравили. Он умер уже по дороге домой, в Городце на Волге. Перед смертью принял схиму. По преданию, когда уже лежал мертвый, ему в руки начали вставлять свечу, вдруг его рука протянулась, и пальцы сами обхватили свечу. А похоронили его в Рождественском монастыре во Владимире. Только…

– Инга, – сказал Сережа, – ты что-то путаешь, он лежит в Александро-Невской лавре.

– Это Петр Первый, – я оглянулась в ту сторону, где на горе стоял ботик, – это он перенес мощи Александра Невского в Петербург.

Сережа громко засмеялся. Этим он был похож на папу. Папа тоже так смеялся – громко и чуть делано.

Потом, выехав за город, опять где-то остановились, и Наташа очень аппетитно разложила еду на скатерти. Папа был весел и доволен. Сережа сказал:

– Я тут по дороге видел указатель на Александров. А не заехать ли нам туда и возвратиться через Киржач?

Мы опять со скоростью 120 ринулись в Александров. В Александров мы приехали уже часов в пять. Облупленные стены Кремля, облупленная арка, ведущая во двор. Кассы еще были открыты, и мы вошли в Кремль – в музей. Вид был неприглядный, но от всего веяло стариной. Стариной пахнуло от колокольни, от крепостных белых стен, от пустынной аллеи между высокими деревьями, в кроне которых шумели галки. Я молча оглядывала двор. Да, присутствие Ивана Грозного очень ощущалось.

Вот здесь Иван Грозный, накинув поверх царского кафтана монашескую рясу, поднимался по узким ступеням колокольни и звонил в колокол. Вместе с Малютой… Почему-то представлялось, как он раскачивается вместе с веревкой и хохочет…

Мы медленно шли по аллее, на деревьях громко кричали галки. Приземистый собор стоял посередине двора. Было видно, что как его поставили на этом месте при Иване Грозном, так он и не колыхнулся, лишь ушел немного в землю. К входу в собор вела узкая, очень крутая лестница. Мне невероятно захотелось зайти туда, но я даже не знала, открыт ли он.

– Открыт, открыт, – сказала какая-то женщина, проходя мимо.

– Я поставлю свечку. – Я смотрела на папу и искала скамейку, куда его посадить.

Но папа покачал головой. С решительным, сосредоточенным видом он направился к лестнице. Медленно, очень медленно, выбрасывая палку вперед, качаясь, он карабкался по узким стертым ступеням.

Собор был великолепен, расписан снизу доверху, с позолоченными воротами, вывезенными Иваном то ли из Новгорода, то ли из Суздаля. В полутьме собора, в неверном свете свечей огромные темные фрески, казалось, были пропитаны присутствием Грозного-царя, а ведь впускать в церковь его не хотелось, более того – не должно было бы ему быть в церкви, не полагалось. Но отовсюду, куда бы я ни бросала взгляд – со стен, со старинных красно-темных фресок, – дышал Иван. Он цеплялся за стропила, перелетал с места на место, висел на стропилах и глядел из каждой фрески.

«Почему в церкви? – думала я. – Ведь он грешник, такой изверг…»

Но не это, нет, не это потрясло меня. Папа прошел в центр, остановился, не замечая ни ворот, ни росписи, он стоял, опершись на палку, и смотрел прямо перед собой. Тихим голосом кто-то читал молитву. Я купила свечи, папа взял одну из моих рук и уверенно, не крестясь, зажег свечу и поставил к иконе. Запел хор. Папа, выпрямившись, не шевелясь, глядел вперед, казалось, он наконец достиг цели и теперь отдыхал.