История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха - [80]
Предположим, все это продлится четыре, шесть или восемь недель. Мне придется все выдержать, а потом — экзамен, а потом — Париж, и все забудется, как будто ничего и не было! Между тем это ведь полновесное приключение, определенный жизненный опыт. Кое-чего я себе не позволяю категорически: не говорить таких вещей, за которые после пришлось бы стыдиться. Стрелять по мишеням? Да! Но не по живым мишеням. Не связывать себя никакими обязательствами. Не продаваться… Что еще? Все прочее уже отдано и потеряно. Я ношу форму с нарукавной повязкой, а на повязке — свастику. Я вытягиваюсь по стойке «смирно». Я умело чищу винтовку. Но это же не считается! Меня не спрашивают, хочу я это делать или нет. Тот, кто все это делает, не я. Это игра. Я играю роль, не более.
Однако, господи боже, ведь есть же где-то некая инстанция, не признающая никаких отговорок и объяснений, а просто фиксирующая все происходящее. Эта инстанция не заглядывает в сердце, она видит только нарукавную повязку со свастикой. Перед этой инстанцией мое положение куда как скверно. Бог мой! Где я ошибся? Что я должен ответить судье, если он скажет: «Ты носишь нарукавную повязку со свастикой, ты не хочешь ее носить. Тогда почему носишь?»
Неужели я должен был отказаться от нарукавной повязки в первый же день, когда нам их выдали? Тотчас же заявить: нет, вот это я носить не буду, — и, бросив на землю, потоптать это ногами? Но это было бы безумием, хуже — дурацкой выходкой. Это означало бы только одно: я отправлюсь не в Париж, а в концлагерь, я нарушу обещание, данное отцу, — не сдам экзамен. Погибнуть ни за что, за донкихотский жест, о котором, скорее всего, никто не узнает. Смешно. Здесь все носят эти нарукавные повязки, и я знаю наверняка, многие в «приватном порядке» думают об этом «ношении» то же, что и я. Если бы я устроил театральное представление, они просто пожали бы плечами. Лучше я сейчас поношу эту треклятую повязку, зато потом, когда освобожусь, смогу правильно использовать свою свободу. Лучше я сейчас научусь хорошо стрелять, тогда я смогу отстреливаться, если к тому принудят обстоятельства…
Но в душе все равно раздавался упрекающий, не дающий успокоиться голос. Никакие отговорки не помогали: ты носил нарукавную повязку.
Друзья-товарищи храпели, сопели, ворочались, издавали разные прочие звуки. Я один бодрствовал, да я и вообще был один. Вонь стояла изрядная. Надо бы открыть окно. Лунный свет лился через стекло. Надо бы снова заснуть.
Но снова заснуть не удавалось. Сквернее некуда — проснуться ночью в казарме. Я повернулся на другой бок. Сонное дыхание моего соседа пахло не слишком хорошо, и я лег на спину
Другие мысли, ночные мысли. Когда совсем недавно при тебе грозились разнести Париж в пыль, разве не прошел через твое сердце нож? Почему же ты промолчал? Почему ты ничего не сказал?
А что я должен был сказать? Что-нибудь вроде: жалко Париж? Наверное, нечто подобное я даже и сказал. Сказал? Точно не помню. В этом случае мне бы наверняка ответили: «Конечно жалко». А дальше что? Сказать что-нибудь мягкое, обтекаемое было бы куда трусливее и лживее, чем просто промолчать. Тогда что нужно было сказать? «Отвратительно, бесчеловечно, ты сам не понимаешь, что ты несешь…» Бесполезно, совершенно бесполезно. Они бы даже не разозлились. Скорее, посмотрели бы с недоумением. Наверняка рассмеялись бы. Или пожали бы плечами. Тогда что надо было сказать, чтобы достичь хоть какого-то результата? Какие слова настолько сильны, чтобы разбить панцирь их глухоты и спасти мою душу?
Я изо всех сил старался найти эти слова. И не нашел. Их просто не было. Молчать было лучше всего.
Или совсем недавно, когда кто-то другой — вообще говоря, довольно приятный парень — сказал, имея в виду процесс о поджоге рейхстага, сказал обезоруживающим задушевным тоном: «Господи, конечно, я не верю, что это они. Но какая, в сущности, разница? В конце концов, было достаточно свидетелей, их изобличающих. Раз так — долой голову с плеч! Одной головой меньше, одной больше — подумаешь!»
На это нечего сказать. На это нечем возразить. На это есть один ответ: взять топор и раскроить череп тому, кто так говорит. Да, да, именно так! Однако… я и топор? Да и сказавший это, в общем-то, неплохой, приятный парень. Однажды, когда мне стало дурно ночью, он поднялся, помог мне дойти до сортира, накинул мне на плечи халат. Нет, я бы не смог раскроить ему череп, чтобы он ни говорил. Дай кто знает, что он на самом деле про все это думает в частном, так сказать, приватном порядке? Может, он просто чесал языком… Он говорит такие вот вещи, а я молча выслушиваю его — большая ли здесь разница? Почти одно и то же…
Я повернулся на другой бок, мысли приняли другое направление: а сделать? Да, вот тут начиналось самое важное различие… Смог бы кто-нибудь из нас, смог бы я найти приемлемый выход, если от нас вдруг потребуют не слов или молчания, а действий? Если сейчас разразится война и все мы, собранные здесь, отправимся в окопы и должны будем воевать — за Гитлера… Ну? Ты что же, бросишь ствол и перебежишь на ту сторону? Ты будешь стрелять в своего соседа? В того, кто помогал тебе вчера чистить оружие? Ну? Ну?!
От переводчикаСебастиан Хафнер родился в 1907 году в Берлине, по профессии он юрист с несколькими дипломами. В 1938 г. ему удалось уехать в Англию — поводом была стажировка (тогда из Германии еще выпускали), но он решил покинуть Германию — если не навсегда, то, по крайней мере, надолго, пока в ней господствует нацистский режим. В Англии он работал журналистом, печатался в еженедельнике “Обсервер”. В Германию вернулся в 1954 году; писал сначала для газеты “Вельт”, потом для журнала “Штерн”. Издал несколько исторических исследований, сразу ставших бестселлерами: “Черчилль”, “Заметки о Гитлере”, “От Бисмарка до Гитлера”.
«Anmerkungen zu Hitler» («Примечания к Гитлеру») немецкого историка Себастьяна Хафнера (1907–1999) – аналитический комментарий к его художественному бестселлеру «История одного немца» (1939), написанный спустя сорок лет (1978). И сегодня – еще через сорок лет – это ясное и глубокое исследование феномена политического чудовища обладает всеми качествами безусловного «мастрида». Недаром историк и политолог Голо Манн (сын Томаса Манна) призывал изучать «Anmerkungen zu Hitler» в старших классах школы. Понимание того, как и почему «некто», плоть от плоти толпы, может стать популярным политиком и повести толпу на преступление, обретает особую ценность в наше время, дающее безграничные технологические возможности превращения личного психоза в массовый.
ЗАМЕТКИ О ГИТЛЕРЕ — ANMERKUNGEN ZU HITLER (перевод Кузьмин Б.Л.) "В известной мере в опровержение известных слов Карла Крауса, что ему нечего больше сказать о Гитлере, немецко-британский публицист Себастьян Хаффнер представляет новую неортодоксальную книгу о немецком диктаторе, в которой автор демонстрирует, что можно раскрыть тему феномена Гитлера совершенно по-иному, чем это происходит в потоке литературы последних лет". Этими словами в газете die Neue Zürcher Zeitung начинался комментарий к опубликованию привлекшей всеобщее внимание книги о Гитлере (1978 год).
План «Ост» является классическим примером русофобии. Он был разработан в Германии накануне Второй мировой войны и предусматривал раздел Советского Союза, полный контроль над его территорией и ресурсами, сокращение численности населявших его народов, – прежде всего, русских, белорусов, украинцев, – на несколько миллионов человек, то есть до минимального предела, необходимого «новым хозяевам».В книге, представленной вашему вниманию, о плане «Ост» рассказывает Генри Пикер, который во время войны был сотрудником юридической службы в главной ставке Гитлера, и Себастиан Хаффнер – видный германский историк и публицист.
В этой книге представлены двадцать пять статей Себастьяна Хаффнера, написанных в промежутке времени за двадцать лет. Для русскоязычного читателя будет весьма интересно познакомиться как с малоизвестными для нас фактами истории, так и с взглядами и суждениями о них выдающегося немецкого публициста — как всегда, неожиданными и оригинальными. В "Исторических размышлениях" он обращается к истории Пруссии и Парижской Коммуны, к основанию Германского рейха Бисмарком и к захвату власти Гитлером. Он размышляет о роли в современной жизни Западной Римской империи, причем между периодом её упадка и нынешней Европой Хаффнер усматривает удручающие параллели: "Материальное благосостояние и цивилизация стремительно приходят в упадок, если угасает его духовная сущность.
«Более захватывающая, чем любой роман» — так назвал Себастьян Хаффнер историю германо-российских отношений — и такой он её и описывает. До наших дней малоизвестен факт, что Германия желала русской революции и поддерживала её, а вначале и сделала её возможной. Только исходя из этого союза Германии с большевистской революцией — что стало для обеих сторон соглашением с дьяволом — можно постичь сложную историю германо-русского конфликта.История германо-российских взаимоотношений между обеими мировыми войнами более захватывающая, чем любой роман.
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Биография Габриэля Гарсиа Маркеса, написанная в жанре устной истории. Автор дает слово людям, которые близко знали писателя в разные периоды его жизни.
Повествование о первых 20 годах жизни в США, Михаила Портнова – создателя первой в мире школы тестировщиков программного обеспечения, и его семьи в Силиконовой Долине. Двадцать лет назад школа Михаила Портнова только начиналась. Было нелегко, но Михаил упорно шёл по избранной дороге, никуда не сворачивая, и сеял «разумное, доброе, вечное». Школа разрослась и окрепла. Тысячи выпускников школы Михаила Портнова успешно адаптировались в Силиконовой Долине.
Когда мы слышим имя Владимир Набоков, мы сразу же думаем о знаменитом писателе. Это справедливо, однако то же имя носил отец литератора, бывший личностью по-настоящему значимой, весомой и в свое время весьма известной. Именно поэтому первые двадцать лет писательства Владимир Владимирович издавался под псевдонимом Сирин – чтобы его не путали с отцом. Сведений о Набокове-старшем сохранилось немало, есть посвященные ему исследования, но все равно остается много темных пятен, неясностей, неточностей. Эти лакуны восполняет первая полная биография Владимира Дмитриевича Набокова, написанная берлинским писателем Григорием Аросевым. В живой и увлекательной книге автор отвечает на многие вопросы о самом Набокове, о его взглядах, о его семье и детях – в том числе об отношениях со старшим сыном, впоследствии прославившим фамилию на весь мир.
Книга Орсы-Койдановской результат 20-летней работы. Несмотря на свое название, книга не несет информативной «клубнички». касающейся жизни человека, чье влияние на историю XX века неизмеримо. Тем не менее в книге собрана информация абсолютно неизвестная для читателя территории бывшего Советского Союза. Все это плюс прекрасный язык автора делают эту работу интересной для широкого читателя.
Жизнь и учения странствующего йогина Патрула Ринпоче – высокочтимого буддийского мастера и учёного XIX века из Тибета – оживают в правдивых историях, собранных и переведённых французским буддийским монахом Матье Рикаром. В их основе – устные рассказы великих учителей современности, а также тибетские письменные источники.