История одного крестьянина. Том 2 - [156]

Итак, нам предстояло на себе испытать, что значит, когда страной правит армия.

Глава шестнадцатая

Все генералы, находившиеся в Париже, так или иначе участвовали в перевороте. Моро дошел даже до такой низости, что сам стерег Гойе и Мулена, посаженных под стражу в Люксембургском дворце, — единственно честных членов Директории, которые не пожелали подать в отставку и возмущались всеми этими безобразиями.

На другой день Бонапарт со своей супругой покинул небольшой особняк на улице Победы и поселился в Люксембургском дворце. Консулы обратились с воззванием к нации, а Бонапарт — к армии. Солдатам выдали вина, они пели и кричали: «Да здравствует Бонапарт!» В Пфальцбурге к ним присоединился народ и за один этот день было выпито больше пива и съедено больше колбасы, чем за несколько месяцев. Патриоты не вмешивались: когда народ заодно с солдатами, лучше сидеть смирно. Гражданским и военным властям дали на этот счет указания, а когда живешь в таком маленьком городке, как наш, и мэр, и его помощники, и секретарь мэрии, и бригадир жандармов — всяк спешит потихоньку тебя предупредить. Вот и мы получили такие предупреждения, но папаша Шовель в них не нуждался: он хорошо знал Бонапарта.

В газетах полно было хвалебных статей, поздравлений, заверений в преданности. Даже Брюн, давний друг Дантона, которому он обязан был своими первыми шагами на пути к возвышению, победитель герцога Йоркского в Голландии, написал великому человеку письмо, полностью отдавая себя в его распоряжение. Массена молчал: он посеял — другой собирал за него урожай. Неблагодарность людская, должно быть, возмущала его. Бонапарт, не желая иметь Массена так близко от Парижа, во главе победителей под Цюрихом, назначил его командующим нашими войсками в Италии. Бернадотт, видя, что переворот удался, тоже помалкивал. Шампионне славил победу. Ожеро преклонялся перед Бонапартом.

Но как содрогнулись честные люди, увидев список высылаемых в Кайенну и на остров Ре, где имена широко известных бандитов и убийц соседствовали с именами депутатов из Совета пятисот и таких патриотов, как Журдан, спасший Францию при Флерюсе и Ваттиньи! Тут только все поняли, какой низкий человек Бонапарт. Но, должно быть, он сам испугался настроений толпы и понял, что надо держаться известных границ, а то чернь может взбунтоваться, поэтому в газетах почти тотчас появилось сообщение, что произошла ошибка и в списках числится не генерал Жан-Батист Журдан, а некий Матье Журдан, по прозвищу Головорез, известный убийца из Гийотьеры, умерший за много лет до того. Такое унижение одного из самых добропорядочных наших граждан произвело на всех самое неприятное впечатление.

А тем временем две комиссии продолжали усердно работать в Париже: комиссия Совета пятисот под председательством Люсьена Бонапарта и комиссия Совета старейшин — под председательством Лебрена[224]. Они отменили закон о заложниках; ввели военный налог в размере двадцати пяти сантимов с франка вместо принудительного займа; установили окончательные единицы мер и весов, что было благом для коммерции; навели порядок в законах, уже подготовленных для нашего гражданского кодекса, и под конец каждая назначила комиссию, на которую возлагалась выработка проекта конституции.

Все ждали этой конституции с великим нетерпением, ибо не могли мы так больше жить, под пятой одного человека: мы были бы несчастнее последнего раба. Мы верили, что новая конституция вернет нам наши права, ибо все права у нас были отняты, даже те, какие мы имели по конституции III года. Один только папаша Шовель ухмылялся, а когда у него спрашивали про новую конституцию, лишь пожимал плечами: это могло означать что угодно, и в душу каждого закрадывался страх.

И вот наконец мы узнали содержание этой замечательной конституции, которую Сийес обдумывал вот уже пять лет. На картинках Миркура, которых мы немало в ту пору продали, она изображалась в виде египетской пирамиды. Наверху в кресле восседал великий избранник, назначаемый пожизненно сенатом, разместившимся у подножия пирамиды. Этот великий избранник должен был получать шесть миллионов в год, для охраны его выделялась гвардия в три тысячи человек, а для жилья — Версальский дворец, совсем как Людовику XVI. Это и было главной статьей конституции. На обязанности великого избранника лежало лишь назначение двух консулов: одного — на время мира и другого — на время войны, после чего он мог взирать с высоты на происходящее. Справа от пирамиды восседал Законодательный корпус, слева — Трибунат, а напротив великого избранника — Государственный совет. Трибунат и Государственный совет вместе обсуждали законы. Законодательный корпус выслушивал их и выносил решение. Народ же олицетворяли три фигуры: мэр, составляющий избирательные списки, рассыльный, разносящий их, и крестьянин, опускающий их в ящик.

Над этой картинкой все смеялись до смерти. Говорили, что сам Бонапарт немало веселился, глядя на нее, и даже сказал Сийесу:

— Послушайте, да неужели вы думаете, что народу понравится, если какая-нибудь свинья поселится в Версале, будет бить баклуши и тратить по шесть миллионов в год? Да и найдется ли такой подлец, который согласится на это?