История одного дня - [118]

— На что же вы живете?

Поденщик передернул плечами и продолжал молчать.

— Сколько у вас детей?

— Шестеро.

— Шестеро?! Гм… Как же посмели вы обзавестись таким количеством детей, если не можете заработать им на хлеб? Ну, да все равно!.. Так вот что мой друг, я беру на себя заботы о вашей дочери. До самой пасхи она ежедневно будет приходить ко мне вместе с моей дочкой. И за это вам ничего платить не придется. Поняли? А чтобы вам не казалось, будто я содержу вашего ребенка задаром, вы сделаете мне что-нибудь по хозяйству. Видите, вон там дровяник. — И он указал на сарай, стоявший в глубине двора. — Идите туда, наколите немного дров, и мы в расчете.

Он повернулся и вошел в дом.

Поденщик тоже повернулся и, надев шляпу, направился через двор по расчищенной от снега дорожке к сараю. Он нашел топор и принялся колоть дрова. Колол два часа, а потом ушел, никому не сказавшись. Только перед сумерками пришла служанка Рожи и сообщила барину, что поденщик ушел.

— Не беда, — сказал его высокоблагородие, — ушел так ушел. А я хотел поднести ему стопку палинки.

На другой день девочка не явилась в школу и не пришла обедать к Валике.

Валика плакала, что нет Панники.

— Ничего, завтра придет.

Но Панника больше не пришла.

Через несколько дней о девочке забыли.

Как-то его высокоблагородие увидел поденщика перед зданием городской ратуши. Он мрачно стоял в толпе других безработных. Его высокоблагородие окликнул поденщика.

— Вы — Янош Такаро?

— Да.

— А где ваша дочь? Почему она не приходит обедать?

Поденщик молчал. И только после настойчивых расспросов хмуро и резко произнес:

— Не люблю я, когда допытываются, на что живет бедняк…

Его высокоблагородие посмотрел на поденщика с удивлением и сказал:

— Непонятно! Неужели вам не жалко, что дочка ваша голодает, без хлеба сидит. Непонятно, что вы за люди!

Поденщик не отвечал, он отвернулся и угрюмо уставился в пространство.

^{Перевод А. Кун}

Деже Костолани Вруны

Это было знаменитое, старинное семейство с довольно необычной родословной, уходившей в таинственную глубь средневековья. Жили они в двухэтажном особняке в центре городка.

Предки их были не то армянами, не то испанцами. Но с течением времени в жилы их влилось немало другой пряной южной крови — они разбогатели и заняли видное положение, щеголяя бесчисленными титулами и гербом, изъеденным ржавчиной столетий.

Мужчины в этом роду все смахивали на леопардов, а девушки — на диких кошек. В жизни не видывал я людей таких крепких. Даже младенцы у них ничем не болели, а старики за семьдесят держались прямо и знать не знали ни палки, ни очков.

Как-то утром мы шли в школу с их меньшим мальчиком.

— Знаешь, — сказал он, глядя мне прямо в глаза, — а мы вчера были с папой на луне.

От изумления и зависти я не мог вымолвить ни слова.

— У папы маленькая такая электрическая машинка есть, — продолжал он. — Со спичечницу. Нажмешь — и через две с половиной минуты на луне.

— И вы там прямо и спите?

— Ну да, у нас там две кровати поставлено.

— Не может быть, — не поверил я и стал расспрашивать во всех подробностях, как летают на луну, а он объяснять: бойко, деловито, не моргнув глазом и не сбиваясь.

В конце концов я сдался, умоляя только признаться, что он пошутил. Но товарищ мой оставался непреклонен.

В другой раз он объявил, что романы Йокаи пишет, собственно, дядя Геза.

Я уже знал тогда, кто такой Йокаи. Мама видела его на празднествах в честь тысячелетия Венгрии и все рассказывала, какой он статный, с голубыми глазами и белой-белой шевелюрой. И дядю Гезу я знал. На крестьянской телеге, в зеленой охотничьей шляпе с кисточкой из свиной щетины, он часто появлялся осенью в городе. Дядя Геза охотился на зайцев и нам их иногда присылал. Он не казался мне таким же умным, как Йокаи, и вообще все это выглядело неправдоподобно. Но Карой растолковал, что дядя Геза пишет свои романы дома, а в Пешт посылает по почте, из скромности издавая их под фамилией Йокаи, который его хороший приятель. Йокаи часто даже в гости к ним приезжает. По ночам, когда никто не видит.

Каждый день встречал он меня подобной новостью. То похвалится, будто у них настоящий крокодил живет в ванне, то выдумает, что тысячу крон в неделю получает от матери на карманные расходы и держит на эти деньги лошадей — в загородной конюшне. Все это меня ужасно злило. Наконец, я порешил прямо уличить его во лжи. Но стоило Карою начать свои россказни, как вся моя решимость улетучивалась, и я слушал, всерьез заинтересованный.

— Что у вас бывает, например, на завтрак? — спрашивал он.

— Кофе.

— А у нас — изюм и шоколад. А комнат у вас сколько?

— Три.

— А у нас пятнадцать. Четыре в доме, а одиннадцать внизу, под землей, чтобы никто не видел.

Однажды я пробрался к ним.

С замираньем сердца отворил дверку и проник в усыпанный гравием дворик. Навстречу мне вышла борзая, мирно помахивая хвостом. Оконные стекла радужными бликами отсвечивали на ярком летнем солнце. Я целиком отдался очарованию незнакомого места и долго стоял как завороженный, позабыв о своем намерении. На другом конце дворика с видом оскорбленных герцогинь разгуливали павы, крича своими скрипучими голосами.