История о трех пистолетах - [5]

Мы молча смотрели друг на друга, и минуты через полторы Лиля сказала:

– Вот оно как.

Тут была пауза, и я понял, что Лиле что-то не нравится.

– А скажи-ка ты мне, куда ты сбежал от своих карбонариев?

До меня еле-еле дошло, о чем она говорит. Я был совсем как псих, порол какую-то чушь, махал руками, кажется, даже подпрыгнул. Лиля смотрела на меня с ужасом, и, если бы у нее не было плана, в котором мне предназначались роль и место, она бы выставила меня в два счета. Но на счастье или на беду, план был, и она терпеливо сидела в кресле, дожидаясь окончания моей истерики.

– Эй, – сказала она, когда я малость утих. – Как зовут тебя, я знаю. Меня зовут Лиля.

И так мы познакомились. Она сказала, чтобы я не мелькал, и я сел на пол. В комнате еще был стул, но я сел на пол. Лиля пожала плечами и стала объяснять мне что к чему.

В жизни не слышал ничего подобного! Во-первых, свой революционный бизнес с коктейлем Молотова она придумала сама и ужасно этим гордилась. Больше я никогда не видел, чтобы она так гордилась своими замыслами. Во-вторых, из-за того, что она ни с кем не хотела делиться, Лиля упустила тот самый момент, когда эти бутылки оторвали бы у нее с руками. «Козлы!» – сказала она, припомнив что-то. Я не понял, в чем дело, но спрашивать не решился. И, наконец, когда все должно было рухнуть, я сказал речь с баррикады, и революционный товар раскупили.

– Ты понял? – спросила Лиля.

– Нет! – ответил я восторженно и сильно разозлил ее.

– Блин! – сказала Лиля в ярости. – Идея протухла, ты ее спас. Половина денег – твои.

– Нет! – ответил я снова, чем расстроил ее еще сильнее.

– Не спорь со мной! – заорала она и чуть не выскочила из кресла, но на лицо ее набежала тень, и она лишь хлопнула ладонями по подлокотникам. – Если не хочешь, чтобы я с тобой поругалась, никогда не отказывайся от денег. – Она внимательно вгляделась мне в лицо, словно следя, как укладывается сказанное у меня в голове, и принялась объяснять дальнейшее.

Короче, мужики, она решила, что те деньги были особенные. Черт! Она вообще такое про деньги придумывает… Ну, ладно. Ей втемяшилось, что на эти деньги к ней теперь пойдут другие деньги. Много, блин, денег!

Коммерсант почесался и спросил, не пошла ли она в казино?

– Точно! – сказал Перстницкий. – На рулетку пошла.

Коммерсант Геннадий сказал: «Х-х-х-а!» Он сказал, что дело известное и что он своих баб от рулетки отучал просто. Уносил из дома всю ихнюю одежду и не кормил три дня.

– Отцы! – сказал Геннадий. – Хуже этой заразы только спид. Оглянуться не успеешь, а уже и задницу прикрыть нечем. Все спустит!

Наркоману это страшно понравилось. Он захихикал, стал бросаться на коммерсанта и спрашивать, где он от баб барахло прятал? Коммерсант даже не стал его отпихивать. Он вздохнул и сказал печально:

– У других баб, отцы. У других баб…Ты пойми, они же все такие. И накатывает на них типа зимой. Зимой холодно и темно. Ей зимой задницей вертеть негде, вот ее и колбасит, вот она и ломится на рулетку, вот и ломится! А я ихние шмотки по кругу, как бобер какой, таскаю. Я шмотки таскаю, а они мои бабки!

Иванушка выдержал паузу и сказал:

– Она выиграла. Она выиграла столько, что я говорить не хочу. А главное – она была права: эти деньги притягивали деньги. Она ставила помногу, и рулетка крутилась только для нее. Потом она почувствовала, что просто так это не кончится, выскочила в сортир и кой-как попрятала выигрыш на себе. Из сортирного окна можно было уйти, но Лильку жгло увидеть, чем все кончится. Короче, увидела. Ее завели в служебку и потребовали деньги. Лилька изобразила ужас, затряслась, заплакала, стала типа не в себе, расстегнула блузку и начала тащить купюры из лифчика. Это ж надо видеть! Они и увидели. Пока они ждали, откуда Лилька еще деньги потащит, она незаметненько плеснула воды в компьютер. А как пошел треск и дым – выскочила. Короче, поймать ее не поймали, а ногу прострелили. Только я об этом сначала не знал. Она же меня в компаньоны выбрала, а тут пуля в ноге – ее прокол. А у нее принцип: другие облажаться могут, а она – никогда. Ей, видите ли, не прикольно, когда ее обломают!

Ладно. Она сидит в кресле, выеживается, я тащусь, ни черта не вижу, ни черта не понимаю, а ее зло берет. А берет ее зло потому, что она-то компаньона искала, а тут сидит перед ней на полу влюбленный мудило и ни во что не врубается.

Геннадий с Сенной посопел и спросил, отчего нашего сокамерника так разобрало?

– Тебя просто по молодости плющило, или она точно бабец реальный? Такой бабец, что, как увидишь, так и западешь. А?

Тут Иванушка задумался, и задумался он надолго. Потом вздохнул так, что над дверью лампочка мигнула. Он, собственно, не вздохнул, а вскрикнул тихонько.

– Вот не знаю, – сказал он, – иногда смотришь на нее: пацан пацаном, только кожа… светится, и пальцы, знаешь, не торчат в разные стороны, как попало, а всегда вместе и коготками блестят. А первое время она, бывало, только через плечо посмотрит, и у меня сердце останавливается.

После этих слов у нас наступила общая неловкость. Не для камеры были те слова.

– Послушайте, Перстницкий, – сказал я, – вы сознайтесь, что с сердечными остановками переборщили. Ну раз, ну два, а дальше, простите – каюк. И потом, образ хорош, только в камере это иначе называется.