История о пропавшем ребенке - [13]

После таких встреч, вымотанная, я звонила Аделе и разговаривала с дочками. На мои вопросы они отвечали односложно и только повторяли, как заученную считалку: «Когда ты вернешься?» Близилось Рождество, я все настойчивее намекала своим издательницам, что мне пора домой, но они ни в какую не хотели меня отпускать. Они прочли мою первую книгу, загорелись идеей ее переиздания и потащили меня в то издательство, которое несколько лет назад выпустило ее на французском языке, – без особого успеха. Я участвовала в переговорах, но вела себя робко, в отличие от моих напористых издательниц, которые умели где надо надавить, а где надо подольститься. В итоге нам удалось, подключив миланское издательство, прийти к соглашению: в следующем году книга должна была выйти в новом издательстве.

Я рассказала об этом Нино по телефону. Сначала мне показалось, что он рад за меня, но потом – слово за слово – в нем прорвалось недовольство.

– Похоже, я тебе больше не нужен, – сказал он.

– Шутишь? Да я жду не дождусь, когда снова смогу обнять тебя.

– Ты так увлечена своими делами, что для меня в твоей жизни нет места.

– Ошибаешься. Только благодаря тебе я написала ту книгу. Если бы не ты, я так ни в чем бы и не разобралась.

– Может, встретимся в Неаполе? Или в Риме, прямо сейчас, до Рождества?

Неаполь отпадал. Решение вопросов, связанных с переизданием книги, требовало времени, а мне пора было возвращаться домой. Но я не смогла отказаться, и мы договорились встретиться в Риме хотя бы на несколько часов. Я села в спальный вагон и утром 23 декабря, разбитая, прибыла в столицу. Шли часы, но Нино на вокзале не появлялся; мое волнение сменилось отчаянием. Я уже собиралась сесть в поезд до Флоренции, когда он влетел на платформу, весь взмокший, хотя было холодно. В последний момент на него обрушилась куча проблем, и ему пришлось ехать на машине: на поезде он бы уже не успел. Мы быстро перекусили и сняли номер в гостинице на виа Национале, в двух шагах от вокзала. Я хотела уехать после ужина, но была не в силах бросить его и отложила поездку на завтра. Ночь мы провели вместе и проснулись счастливые. Это было прекрасно – пошевелить ногой и сквозь дрему понять, что он здесь, в постели, рядом со мной. Был канун Рождества, и мы отправились за подарками. Час моего – и его – отъезда откладывался все дальше. Только вечером я с пакетами и чемоданом села к нему в машину, и он довез меня до вокзала. Его машина тронулась с места и растворилась в транспортном потоке, а я потащила вещи через пьяцца Репубблика и на несколько минут опоздала на поезд. Надежды рухнули: следующий прибывал во Флоренцию ночью. Пришлось смириться и идти звонить домой. Ответил Пьетро.

– Ты где?

– В Риме. Поезд застрял на вокзале, стоит. Не знаю, когда поедет.

– Ох уж эти железнодорожники! Значит, сказать девочкам, чтобы к рождественскому ужину тебя не ждали?

– Да, я могу не успеть.

Он расхохотался и положил трубку.

Я ехала в совершенно пустом, холодном поезде: даже контролер не проходил. Я чувствовала себя так, будто потеряла все и сама превращаюсь в ничто, в заложницу собственной опустошенности, что еще больше усиливало чувство вины. Во Флоренции я оказалась глубокой ночью; в пределах видимости – ни одного такси. Я поволокла чемодан по промозглым безлюдным улицам; рождественский колокольный звон давно смолк. Дверь я открыла ключом. В квартире было темно и пугающе тихо. Я прошла по комнатам: никаких следов ни девочек, ни Аделе. Усталая, вне себя от страха и злости, я искала хотя бы записку, объясняющую, куда все подевались. Но ничего не нашла.

В доме царил идеальный порядок.

12

В голову лезли самые ужасные мысли. Деде и Эльза заболели, и Пьетро с матерью повезли их в больницу. Или в больницу угодил мой муж, сделав какую-нибудь глупость, а Аделе поехала к нему вместе с девочками.

Я бродила по дому, снедаемая тревогой и неизвестностью. Потом я подумала, что, если что-то случилось, свекровь могла предупредить Мариарозу. Было три часа ночи, но я решила ей позвонить. Золовка долго не отвечала: добудиться ее оказалось непросто. В итоге я все же вытянула из нее, что Аделе решила отвезти девочек на праздники в Геную – они уехали два дня назад, чтобы дать нам с Пьетро спокойно обсудить наши дела, а Деде и Эльзе – провести рождественские каникулы в спокойной обстановке.

Это известие, с одной стороны, успокоило меня, с другой – взбесило. Пьетро мне врал: когда я звонила ему, он уже знал, что не будет никакого рождественского ужина, что девочки меня не ждут, потому что они уехали с бабушкой. А Аделе? Как она могла увезти моих детей? Я высказала все это в трубку Мариарозе, которая слушала меня молча. «Я не права? – спросила я ее. – Разве я это заслужила?» Когда она заговорила, голос ее звучал серьезно, но обнадеживающе. Она сказала, что я имею право жить собственной жизнью и обязана продолжать учиться и писать. Если у меня возникнут трудности, добавила она, ее дом открыт для меня и моих дочерей.

Ее слова успокоили меня, но заснуть я все равно не могла. Сердце ныло от обиды, желания быть с Нино и злости: ведь он, несмотря ни на что, встречал Рождество с семьей, с Альбертино, а я торчу тут в одиночестве, никому не нужная, в пустом доме. В девять утра я услышала, как открывается дверь: вернулся Пьетро. Я тут же набросилась на него с криком: «Почему ты отпустил девочек со своей матерью без моего разрешения?» Пьетро был всклокоченный, небритый, от него разило вином, хотя пьяным он не казался. Я все орала и орала; он со мной не спорил, только повторял как заведенный: «У меня куча дел, я не могу ими заниматься, а у тебя любовник, тебе тоже не до них».