История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов - [29]

С сожалением они расстались; Балкида присоединилась к своей свите, и Адонирам провожал ее взглядом, пока она не скрылась в листве олеандров.

Трое подмастерьев

На следующем сеансе рассказчик продолжал:

Сулайман и великий священник иудеев беседовали у входа в храм.

– Ничего не поделаешь, – с досадой говорил преподобный Садок своему царю, – вам не нужно и моего согласия на эту новую отсрочку. Как же заключить брак и отпраздновать свадьбу, если нет невесты?

– Почтенный Садок, – со вздохом отвечал царь, – все эти промедления для меня еще тяжелее, чем для вас, но я терпеливо жду.

– В добрый час; но я-то не влюблен, – сказал левит, проводя своей сухой и бледной рукой, испещренной синими жилками, по длинной белой бороде, разделенной внизу надвое.

– Потому-то вы и должны быть спокойнее меня.

– Как бы не так! – воскликнул Садок. – Вот уже четыре дня все наши воины и левиты на ногах, все готово для жертвоприношений; огонь на алтаре горит впустую, и в самый торжественный момент все приходится отложить. Священники и сам царь зависят от прихотей чужестранки, которая придумывает все новые предлоги, потешаясь над нашей легковерностью.

Великий священник не смог смириться с тем, что приходилось каждый день понапрасну надевать парадное облачение, а потом снимать его, так и не продемонстрировав двору савеян ослепительную пышность иудейских обрядов. В своем сверкающем одеянии он раздраженно шагал взад и вперед по внутреннему дворику храма перед удрученным Сулайманом.

Для церемонии бракосочетания царя Садок надевал хитон из льна, вышитый пояс и эфод – короткую накидку без рукавов. Дважды окрашенная накидка переливалась золотым, алым и гиацинтовым цветами, на ней сверкали два больших оникса, на которых гранильщик выгравировал имена двенадцати колен. На гиацинтовых лентах, прикрепленных к резным золотым кольцам, сиял на его груди знак его сана; он был квадратным, длиною и шириною в пядь, и окаймлен рядом сардониксов, топазов и изумрудов, вторым рядом карбункулов, сапфиров и яшм, третьим рядом яхонтов, аметистов и алмазов и, наконец, четвертым – хризолитов, ониксов и бериллов. Верхняя риза к эфоду, светло-лиловая, с прорезью для головы, была расшита мелкими золотистыми и пурпурными гранатами, меж которых позвякивали крошечные золотые колокольчики. На голове священника возвышалась тиара, увенчанная полумесяцем; она была из льняной ткани, расшитой жемчугом, а надо лбом сияла привязанная гиацинтовой лентой пластинка из полированного золота с выгравированными на ней словами: «Адонаи свят».

Два часа требовалось шести слугам-левм-там, чтобы облачить Садока в эти ритуальные одеяния, закрепить все цепочки, завязать магические узлы и застегнуть золотые и серебряные пряжки. Это был священный наряд: только руки левитов могли касаться его-, сам Адонаи указал, каким он желает его слуге своему Мусе ибн Амрану.

И вот уже четыре дня первосвященнический убор наследников Мельхиседека сносил незаслуженную обиду на плечах достойного Садока; чтобы понять, как это раздражало его надо учесть, что, если бы он скрепя сердце освятил брак Сулаймана с царицей Савсь досада стала бы куда сильней.

Этот союз казался ему опасным для религии иудеев и для власти священников. Царица Балкида была женщиной образованной.

Садок находил, что савеянские жрецы позволили ей узнать много такого, о чем монарх, воспитанный в благоразумии, не должен и подозревать, и он опасался влияния царицы, владеющей чудесным искусством повелева-ния птицами. Смешанные браки, подвергающие сомнению веру супруга, поклоняющегося своему Богу, никогда не нравились священникам. И Садок, который потратил немало сил, чтобы умерить в Сулаймане тягу к знаниям, внушая царю, что ему нечему больше мучиться, трепетал, боясь, как бы государь не узнал, сколь многое ему было неведомо.

Эти опасения были тем более оправданны, что Сулайману уже случалось задумываться, и он находил своих министров менее мудрыми, зато куда более деспотичными, чем советники царицы. Доверие ибн Дауда к священникам пошатнулось; с некоторых пор у него появились секреты от Садока, и он больше не обращался к нему за советом. Самое страшное в государствах, где священнослужители владеют верой и олицетворяют ее, – это то, что, если великому священнику случается оступиться – а с каким смертным этого не может произойти? – вместе с его падением рушится вера, и лик самого Бога затмевается, когда бесчестье настигает погрязшего в гордыне и злобных помыслах Его служителя.

Осторожному, подозрительному, но не слишком проницательному Садоку легко было удержаться у власти, ибо в голове у него, на его счастье, было мало своих мыслей. Толкуя Закон сообразно страстям повелителя, он оправдывал их со снисходительностью догматика; толкование его было порой грубым, но педантичным по форме, и потому Сулайман покорно шел под ярмом. И вот теперь девушка из Йемена и какая-то проклятая птица грозили разрушить все с таким трудом построенное осмотрительным Садоком!

Обвинить их в колдовстве – не означало ли это признать силу оккультных наук, которые священники с презрением отрицали? Садок был в замешательстве. Не давали ему покоя и другие заботы: власть Адонирама над ремесленниками тревожила великого священника, ибо он не без оснований опасался всякого господства, зиждущегося на тайных силах и каббалистике. Однако Садок не давал своему царственному ученику отослать единственного мастера, способного воздвигнуть Богу Адонаи великолепнейший в мире храм: он хотел, чтобы все народы Востока восхищались святилищем Иерусалима и несли к его алтарю свои дары. Садок был полон решимости погубить Адонирама; но он ждал окончания работ, а пока ограничился тем, что раздувал тлевшую в душе Сулаймана искру подозрительности. В последние несколько дней положение осложнилось. Во всем блеске своего нежданного, невероятного, чудесного триумфа Адонирам, как мы помним, скрылся. Отсутствие его удивляло всех при дворе, но, судя по всему, оставляло равнодушным царя, который ни разу не заговорил об этом с великим священником – а подобная сдержанность была отнюдь не в его привычках.