История нового имени - [29]

Мы повели ее домой. Антонио поддерживал ее с одной стороны, я — с другой. Увидев нас, соседи обрадовались, стали подходить к Мелине и здороваться с ней за руку. У ворот я увидела Лилу, которая не участвовала в поисках. Должно быть, в новый район новость долетела нескоро. Я знала, что когда-то Лила была очень привязана к Мелине, но сейчас, когда все дружно приветствовали ее возвращение (Ада с криком «Мама!» бросилась ей на шею, а Стефано остановил машину посреди дороги и сидел на водительском сиденье со счастливым видом человека, ожидавшего печальных новостей, а получившего добрые), Лила стояла в стороне с очень странным выражением лица, которое я не берусь описать. Наверняка ее тронул жалкий вид сумасшедшей вдовы — та шла грязная, взлохмаченная, в испачканной мокрой одежде, под которой проступало тощее тело. На губах Мелины играла растерянная улыбка, и она протягивала руку, здороваясь с соседями. Но дело было не только в жалости. Мне показалось, что Лила испугалась, как будто и у нее в душе в этот миг что-то сломалось. Я кивнула ей, но она не ответила. Я передала Мелину Аде и побежала к подруге. Мне хотелось рассказать ей о том, что случилось с синьорой Оливьеро, и поделиться ужасными словами, которые сказал мне Антонио. Но Лилу я не нашла — на улице ее уже не было.

21

Когда мы в следующий раз увиделись с Лилой, я сразу поняла, что ей паршиво и она лезет из кожи вон, чтобы так же паршиво стало и мне. Мы провели у нее все утро, старательно делая вид, что нам весело. Она заставила меня мерить свои тряпки, хотя они совершенно мне не шли. Игра в примерку обернулась сущим наказанием. Лила была выше меня ростом и стройнее, и на мне ее наряды смотрелись нелепо. Но она не желала этого признавать и уверяла меня, что все это ерунда, достаточно чуть-чуть расставить и укоротить, и все будет отлично. При этом она смотрела на меня мрачно, точно обижаясь, почему я такая нескладеха.

— Ну ладно, хватит, — вдруг выкрикнула она, изменившись в лице, словно увидела призрак. Но тут же взяла себя в руки и беззаботным тоном сказала, что пару дней назад ходила с Паскуале и Адой в кафе-мороженое.

Я стояла в одних трусах и помогала ей развешивать одежду на плечики.

— С Паскуале и Адой?

— Ага.

— И со Стефано?

— Нет, одна.

— Они тебя пригласили?

— Нет, это я их пригласила.

И, чтобы поразить меня еще больше, добавила, что этим походом ее попытка вернуться в далекие дни детства не ограничилась, потому что на следующий день она позвала Энцо и Кармелу в пиццерию.

— Опять одна?

— Ну да.

— А что Стефано?

Она скорчила недовольную мину.

— Если ты замужем, — бесцветным голосом сказала она, — это еще не значит, что ты должна сидеть в четырех стенах. Захотел бы он пойти с нами — пожалуйста. Но он слишком устает на работе. Поэтому я хожу одна.

— И как посидели?

— Отлично.

Я надеялась, что мне удалось скрыть от нее свое огорчение. Мы виделись почти каждый день, и она ни разу не сказала: «Сегодня вечером я встречаюсь с Адой, Паскуале, Энцо и Кармелой. Хочешь пойти с нами?» Она промолчала, ни словом не обмолвилась мне о своих планах и устроила все так, словно наши друзья были только ее друзьями. А теперь с самодовольным видом пересказывала мне, о чем они там говорили: Ада волнуется за Мелину, потому что та почти ничего не ест и ее все время рвет, а Паскуале за свою мать, Джузеппину, которой по ночам не дают спать боли в ногах и тахикардия, а вернувшись со свидания с мужем в тюрьме, она подолгу плачет. Я слушала ее молча, но не могла не заметить, что Лила говорит гораздо эмоциональнее, чем обычно. Описывая Мелину Капуччо и Джузеппину Пелузо, она выбирала такие слова и выражения, как будто сама испытывала их боль и страдания, и показывала их на себе, хватаясь то за голову, то за грудь, то за живот, то за ноги. Можно было подумать, что ей известно об этих женщинах абсолютно все, потому что, в отличие от меня, с ней они готовы были делиться мельчайшими подробностями своей жизни. Хуже того, у меня возникло ощущение, что Лила пытается внушить мне, что я витаю в облаках и не обращаю внимания на то, чем живут и что чувствуют другие люди. О Джузеппине она говорила так, словно, несмотря на предсвадебные хлопоты, никогда не теряла ее из виду, а о Мелине — так, словно день и ночь только и делала, что думала о матери Ады и Паскуале, и была в курсе всех ее неприятностей. Потом она переключилась на других жителей нашего квартала, чьи имена я когда-то слышала, но ничего особенного о них не знала; зато Лила продолжала следить за ними, пусть и на расстоянии, и испытывать к ним сочувствие. Под конец она вдруг заявила:

— Еще я ходила есть мороженое с Антонио.

Меня как будто ударили под дых.

— Как он?

— Нормально.

— Обо мне что-нибудь говорил?

— Ничего.

— Когда он уезжает?

— В сентябре.

— Значит, Марчелло так ничего для него и не сделал.

— Кто б сомневался.

Что это значило? Что она с самого начала не верила, что Солара помогут Антонио? Зачем тогда она к ним ходила? И почему она, замужняя женщина, позволяет себе ходить по кафе с друзьями одна, без Стефано? Почему она пригласила в кафе Антонио, а мне ничего не сказала, хотя знала, что он мой бывший парень, что я мечтаю с ним поговорить, но он не желает меня видеть? Неужели это была просто месть за то, что я ездила с ее мужем к портнихе и утаила от нее это событие? Я быстро оделась, пробормотала, что мне пора, и поднялась уходить.