История новоевропейской философии - [37]

— Но давайте возьмем современную физику — то, что принято наукой, то, что современная наука считает своей рабочей гипотезой — теорию Эйнштейна. По теории Эйнштейна, для наблюдателя сидящего на кончике луча — для него нет расстояния. Он одновременно находится во всех точках пространства. Для него нет пространства. Время замедляется, пространство сжимается и в предельном случае, когда мы подходим к скорости света — расстояние вообще сжимается в точку. Это сейчас принято за истину.

Безусловно, но ведь надо смотреть шире на эти вещи: из того, что, допустим, Гераклит считал, что солнце — чаша, которая каждый день заполняется огненной жидкостью, а затмение происходит оттого, что эта чаша от нас отворачивается, не следует, что. Или во времена того же Гераклита считалось, что солнце плавает подобно листу бумаги под воздействием испарений земли над горизонтом. из этого же не следует, что все должны были тогда соглашаться с этими концепциями. Если бы они соглашались с ними потому, что такова точка зрения современной науки, то мы бы наверное и остались в плену этих любопытных, о довольно странных теорий. Также и сейчас — мы ведь не знаем, что там будет: наука живет по своим законам — сейчас так, такие вещи говорят. Но трещат по швам все эти теории: и общая теория относительности разваливается — это утверждают некоторые сильные ученые. Существует масса конкурирующих концепций. Ситуация в современной физике такая же, как в физике досократиков: каждый предлагает свою гипотезу — одна экстравагантнее другой; выбор производится уже по критерию красоты, скорее, изящества. Потому, что опыта недостаточно для полного подтверждения. Вообще опыт никогда не может подтвердить научную гипотезу — давайте раз и навсегда это зафиксируем — опыт может только опровергнуть гипотезу; в этом специфика научных теорий. А для подтверждения гипотезы нужен бесконечный опыт; бесконечный опыт неосуществим. Поэтому гипотезы имеют исключительно прагматическое значение — это такие строительные леса. Когда же на основе этих гипотез мы начинаем выстраивать мировоззрение — мы впадаем в опасную ситуацию. Во- первых, мы сами себя обрекаем безо всякой нужды на то, чтобы плестись в хвосте науки. Вот сейчас наука считает, что был большой взрыв, а вот в прошлом году — все, развалилась эта концепция: выяснилось, что галактики разбегаются с увеличивающейся скоростью; как будто существует какая‑то антигравитация. Вот и все.

— А Вы придерживаетесь такого взгляда, что все существующее можно помыслить? Вот нет такого. таких предметов, которые нельзя помыслить?

Ну, что сказать на это? Можно такой ответ дать в сходной ситуации: что если они и есть, то этот вопрос для нас неактуален, потому, что мы в любом случае их помыслить не можем, ничего о них сказать не сможем.

— Но в современной физике какие‑то вещи ведь подтверждаются: то, что расстояние уменьшается… Мы не можем помыслить как расстояние уменьшается. Вот мы очень быстро начинаем двигаться и то расстояние, которое нам нужно проехать — оно становится короче для нас, чем для наблюдателя, который смотрит на нас с стороны. Это мы помыслить не можем, но…

Но почему, это то как раз все прекрасно мыслится и можно зафиксировать, что вот да — часы, которые летают с большой скоростью вокруг Земли — они, возвращаясь на землю, показывают иное время, чем земные часы (их точная копия).

— В теории относительности есть вещи, которые подтверждаются: вот мы с вами двигаемся параллельно: вы а меня, я на Вас. И когда мы поравняемся… Предположим, лежа мы это делаем и у нас с вами одинаковый рост. Но когда мы параллельно полетаем и осуществляем замер друг друга по определенной процедуре, то оказывается что Вы в два раза короче меня; а Вы, меряя меня, обнаруживаете, что я в два раза короче Вас. Это помыслить, мне кажется, непросто…

— Саш, а то, что ты сейчас сказал — это что было? Мышление?

— Это было оперирование абстрактными терминами.

Очень как раз конкретными.

— А мышление — это образ, прежде всего… Целостность.

— Саш, это разные вещи, мы много чего не можем представить…

Как раз Вы то нарисовали яркую картинку, наоборот: это все можно представить. Другое дело, чтобы не впасть в противоречие здесь — вот в чем дело. Ведь противоречия возникают как раз в том случае. Пока мы говорим, что время сокращается — все то можно как раз помыслить, представить, на опыте проделать и показать. Вот когда мы говорим, что мы начинаем двигаться со скоростью света и оказывается, что время останавливается — вот тут мы уже оказываемся на грани противоречия, потому что субъективно то время все равно будет для нас идти, часики наши буду тикать. А за это время, как они будут тикать — на Земле должно будет, допустим, пройти несколько бесконечностей. Не одна бесконечность, а несколько — вот это уже содержит в себе противоречие. Отсюда можно сделать (если мы желаем сохранить последовательность в мысли) только один вывод: нельзя двигаться со скоростью света — вот и все. Эта скорость недостижима — вот какой вывод отсюда следует. Почему нельзя — это неизвестно; но ясно, что нельзя, т. к. это влекло бы к противоречию. Если влекло бы. А может и не влекло: может быть эту позицию можно было бы как‑то защитить, найти какие‑то выходы. тоже ведь неочевидно. Ну хорошо, вернемся, если вы не возражаете, к Декарту. Можно и дальше делать такие (плодотворные, на мой взгляд) отвлечения, но помнить, что мы все‑таки должны быть к текстам привязаны.