История Мурочки - [8]

— Аннушка, золотая, милая, скажи! Я не понимаю! Скажи мне.

И Мурочка залилась слезами.

— Ах, матушки, беда мне с тобой! — проговорила Аннушка. — Ведь сказано, не говорить. Ведь няня-то, Надежда-то Архиповна, распростилась, значит. Уж больше не придет. Мурочка всплеснула руками.

— Не придет?!

— Варвара Степановна, слышь, немку наняли, немка завтра придет, ну, а няня уж к чему. Да иди, иди, матушка, как бы грехa с тобой еще не нажить. Варвара Степановна заругает.

— Ах, Аннушка! совсем ушла няня-то! — рыдая, бормотала Мурочка, присев на табуретку.

И плакала-плакала бедная девочка! Пришла тетя Варя, бранила Аннушку, бранила Мурочку, но Мурочке теперь все равно было, она не слушала ничего, плакала, плакала навзрыд, и в детскую пришла, села на стул, где стоял нянин сундук, и плакала, плакала!

И Ник разревелся, узнав, что няня ушла, и тетя Варя увела его к себе, махнув рукой на Мурочку, с которой, на этот раз она не могла справиться.

И Мурочка сидела на том месте, где столько лет стоял нянин сундук, и, прислонив головку к холодной каменной печке, плакала, плакала так, что нос и глаза и все лицо у неё распухли. А Дима стоял злой у окна и молчал, и на все приглашения и приказания тети Вари даже не двинулся с места.

Кончилось оно, золотое, мирное детство! Кончились ласки и задушевные беседы, тихие речи, добрые слова! Кончились радужные сказки и умилительные предания; прощайте вы все, — цари и царевичи, и Лебедь Белая, и Василиса Прекрасная, прощайте, подвижники древних лет, святой Филарет Милостивый! Прощай, няня, золотая, ненаглядная! Незаметно ты расточала свою нежность и ласку на детей, голубила, тешила их, — незаметно и ушла из их жизни… Прощай, дорогая! Прощай!

VIII Жизнь идет своим чередом

Дело было весною.

Во дворе стояли роспуски. По черной лестнице вверх и вниз бегали мужики, дворники, Аннушка. Выносили вещи, уложенные еще три дня тому назад.

Мурочка стояла на площадке повыше, чтоб не мешать, и, перегнувшись через перила, смотрела, как выносили старые, хорошо знакомые вещи. Вот несут комод, диван из столовой, на котором спит Дима. Дворник несет большую кадку. Аннушка, вся раскрасневшаяся от беготни, тащит большой узел своих вещей. Внизу кто-то кричит:

— Легче! Не напирай!

— Где глаза-то у тебя? Комод сломаешь! Но, но, поворачивай. Боком, говорят тебе, поворачивай.

Они переезжали.

И весело было и как-то грустно.

Отец купил маленький домик на окраине города. Дети уже побывали там, успели рассмотреть свое новое гнездо.

Дом был деревянный, в один этаж, с мезонином. С одной стороны к нему примыкал маленький сад, с другой — обширный двор, весь в буграх и в ямах, заросший травой. И свету кругом было много и воздуху, и на той улице, где стоял дом, казалось так просторно и привольно. Деревянные невысокие дома с садами тянулись, прерываемые заборами. Народ в этих местах жил все простой, не богатый; магазинов не было, а все лавочки: с красным товаром, с калачами и баранками, с керосином, мылом и дегтем, а на углу продавали сено в большом красном каменном сарае.

И не похоже было, что это тот же каменный мрачный город с звоном конок и шумом и громом колес по мостовой, с трескотней и суетой. И странным и неуклюжим казался большой каменный дом, стоявший один, как воевода, на всю улицу, точно вырос он тут совсем некстати, и ему самому было стыдно перед народом за свои голые красные бока.

Мурочке и Диме все это очень понравилось. Простор и зелень! — ведь этого они раньше не знали. А здесь им будет принадлежать зеленый сад, где теперь цвели тоненькая черемуха и куст лиловой сирени, где росли березки и тополи, смородина, малина и крыжовник, и, кроме того, для их игр есть большой зеленый двор, хотя весь в буграх и ямах, зато сплошь заросший густою молодою травой. Двор был еще заманчивее сада.

С самого утра уже выносили вещи из ста рой квартиры, и дети бродили то по опустелым комнатам, то по двору. Дима ходил по детской и смотрел, не забыл ли он чего. Книги его и инструменты (он любил столярничать и не давно получил в подарок полный набор инструментов) давно были аккуратно уложены им в большой ящик. Вообще Дима стал неузнаваем. Тетя Варя любила его больше, чем других детей. Он приучился к порядку, стал беречь свои вещи, учился в гимназии хорошо, был вежлив с тетей Варей и с немкой Агнесой Петровной. Но весь этот лоск был только внешнего свойства. В душе у Димы было совсем не так чисто и благополучно, как в его гимназическом дневнике. Дима был один при взрослых и совсем другой с товарищами и вообще с детьми. Еще милая няня часто называла его озорником, потому что ведь при ней он не стеснялся показывать себя, каким он был. Теперь, при гувернантках, он выучился притворяться, а между тем исподтишка дразнил и обижал Мурочку, отнимал преспокойно вещи у Ника и грозил ему кулаком, так что Ник, готовый уже разреветься, замолкал с разинутым ртом.

Это очень грешно, но Мурочка не любила Димы. Она часто с ним ссорилась, заступалась за Ника и за себя и изо всех сил колотила его своими кулаками, когда он ее обижал. Но Дима только смеялся и показывал ей язык, потому что Мурочкины кулаки были ничто в сравнении с теми кулачищами, которыми его тузили в гимназии.