История моей жизни - [57]

— А я думаю, что все кончится тем, что мы окажемся виноватыми, — тихо говорит старый еврей с широкой седой бородой.

— В чем вы видите причину такого исхода? — задает вопрос молодой с пейсами.

— Когда дело касается евреев, причины отсутствуют.

— Я только одно знаю: всякая ихняя неприятность кончается одним и тем же: «бей жидов!»

— Ша, говорите тише, пожалуйста…

— Позвольте, — начинает молодой, — в телеграмме стоит, что бомбу под царя бросил студент Рысаков. А Рысаков — не еврейская фамилия…

В это время на другой стороне проспекта показывается небольшая группа конных жандармов, и беседующие торопливо расходятся.

Бегу домой, чтобы рассказать все, что знаю. А знаю я много: воображение работает безостановочно и, фантазируя, рисует картину за картиной. И, как всегда, начинаю верить в то, что сам выдумываю.

По дороге ныряю в подвал Тарасевичей — хочу и с ними поделиться интересными новостями.

— Слыхали?‥ Царь убит! — весело и звонко кричу я с порога.

Но здесь уже знaют. Мать Пети очень взволнована, поминутно крестится, охает, причитает и никак не может успокоиться. Сам Тарасевич — единственный грамотный в доме — пошел читать телеграммы, расклеенные по всему городу.

— Господи Иисусе, что же это будет? Освободителя и вдруг убивают… И как они могли это сделать? — причитает Петина мама и недоуменно разводит руками.

— Очень просто, — объясняю я. — Прокрался в спальню Рысаков… студент такой, и как шваркнет под кровать бомбу… Тут и царь и подушки сразу разлетелись в куски… и сам дворец раскололся пополам…

— Брехня! — вдруг раздается голос Тарасевича. Царь ехал в карете, а не в кровати…

Вижу его длинные висящие усы, насмешливый взгляд карих очей, мне становится стыдно. Петя тащит меня «к себе», но я решительно отказываюсь и лечу домой.

Здесь уж я не стесняюсь и фантазирую, сколько мне хочется.

Бершадские и Соня слушают меня с широко раскрытыми глазами.

— Царь по главной улице ехал в золотой карете. Вдруг из-за угла выбегает студент такой… Рысаков… и бросает бомбу… Раздается гром… И карета и царь разлетаются на мелкие кусочки…

— Слава богу, что не еврей это сделал, — вставляет хозяйка.

— Это ничего не значит, — твердо заявляю я. — Нас все равно бить будут…

— Откуда ты это знаешь?

— Раввин говорил.

— Какой раввин?

— Молодой, с черной бородкой… Его слушали старики и качали головами… Он говорил, что так всегда бывает: как бьют царя, так сейчас же начинают громить евреев…

— Ой, мне дурно делается… Ведь это может случиться…

Этль ломает руки, она в отчаянии, а мне ничуть не страшно, и я доволен, что мне удалось крепко заинтересовать взрослых.

10. Уход

Все ждут чего-то, а ничего не случается. Евреев никто не думает бить, и все идет по-старому. Ежедневно ношу записочки от Сони и ежедневно таскаю корзину с базара.

Но проходит еще недели две, и Одесса снова возвращается к убитому царю. Оказывается, что среди лиц, напавших на царя, имеется одна еврейка — Геся Гельфман. И как только об этом становится известно, неприязненное отношение к евреям усиливается.

Всюду говорят o предстоящем погроме. Захожу к Тарасевичам.

Петя радуется моему приходу, тащит к себе и сообщает просто и деловито:

— Скоро ваших бить будут.

— За что?

— За то, что они Христа распнули и царя убили…

Заглядываю в голубые глаза Пети и не нахожу в них никаких признаков злобы или ненависти.

Домой возвращаюсь растеряиным: не могу себе представить погрома. А главное, не знаю, когда это происходит — днем или ночью. Если ночью, то должно быть очень страшно.

Но в нашей собственной маленькой жизни в эти тревожные дни происходит такое непредвиденное событие, что мысли о погроме отходят в сторону.

Отчетливо помню весеннее утро, когда без посторонней помощи просыпаюсь и не вижу на обычном месте Сони.

«Ого, я проспал!» — мелькает у меня в голове, и первым делом бросаюсь ставить самовар.

— Соня, что ты валяешься!‥ — падает из спальни голос мадам Бершадской. — Ты забыла, что надо ехать за товаром?‥

— Она уже уехала! — кричу я.

И снова тишина. А спустя немного я уже слышу свистящий храп хозяйки.

Наскоро умываюсь и бегу за бубликами. В кассе сидит младший брат Николая — Сергей. Я его знаю. Ему восемнадцать лет, и на верхней губе уже пробивается темный пушок.

Просовываю в окошечко пять копеек и вежливо спрашиваю с исключительной целью поговорить с красивым взрослым парнем:

— Сегодня вы вместо господина Николая?

— А тебе какое дело? Получил бублики и убирайся к чeрту!‥

В булочной много покупателей. Все слышат… Ухожу, обожженный стыдом.

А дома у нас скандал. Хозяйка проверяет выручку и убеждается, что Соня уехала за товаром без денег.

— И о чем она только думает, эта паршивая кукла… Да разве она может думать, когда голова набита кавалерами.

Голос Бершадской заполняет все помещение. Потом она раскрывает гардеробный шкаф, чего-то ищет и опять разражается ругательствами.

— Ну, как вам это нравится!‥ Пошла в оптовые ряды и расфрантилась, как на свадьбу… Ну, не дура она?‥ Ох, давно ее космы не были в моих руках… А ты чего тут шморгаешь носом, холера? Бери корзину… Ну…

Последние слова относятся ко мне.

Когда мы с хозяйкой возвращаемся с базара, нас встречает Меер, радостно взволнованный, с маленькой записочкой в руке.