История моей жизни - [49]

Подхожу совсем близко к обширной террасе, защищенной от солнца парусиной, где в светлых костюмах за мраморными столиками сидят кавалеры с дамами, едят мороженое, а из высоких хрустальных бокалов через соломинки сосут прохладительный напиток цвета рубина.

Здесь я готов простоять всю жизнь, — как вдруг меня кто-то ударяет ниже спины чем-то твердым. Ударяет не очень больно, но и не совсем ласково. Оборачиваюсь и замираю: надо мною мясистое круглое лицо городового.

Черные усы пиявками изогнуты поперек толстых, налитых темною кровью щек.

— Пшел отседа!‥

И затуманивается сказка красивой жизни, и я снова шмыгаю по горячим плитам одесских улиц.

Голод приводит меня на базар. Из мира красоты и роскоши попадаю в царство бедности и понятной мне простоты. Босоногих мальчишек и девчонок не счесть.

Здесь не приморский бульвар, где говорят глазами да улыбками и где тишину и порядок охраняет свирепый городовой. Тут люди, собравшись в большом количестве, грудью и локтями проталкивают себе дорогу. Здесь не стесняются, а каждый человек старается горлом и кулаками вырвать у жизни кусок хлеба.

На этой ежедневной ярмарке, где бедные продают нищим свою нужду, никогда не бывает просторно. Среди бесчисленных ларьков, палаток, будок и лавчонок плещется распаренное человеческое месиво, густо растекаясь по узким проходам.

Божба, клятвы, уверенья, перебранка, проклятия, смех и стоны сливаются в один сплошной, непрекращающийся ни на минуту разноголосый шум.

Два пирожка — один начиненный горохом, а другой с измельченной требухой — я ем на ходу, вызывая зависть у незнакомых сверстников, жадными глазами отсчитывающих каждый кусок, каждый глоток.

— Хочешь, кусочек? — спрашиваю я у одного мальчугана, ближе всех идущего за мной.

— Еще как хочу!‥ — дрожащим голосом отвечает он, а большие глаза недоверчиво мерцают темным блеском.

Осторожно, чтобы не уронить крошки фарша, отрываю кусочек и даю ему. Мальчик не жует, а проглатывает сразу, по-собачьи. Смотрю на него с удивлением.

Он выше меня ростом, но такой тонкий, что полуистлевшая грязная рубаха тряпкой болтается на нем.

Сквозь прорехи видны сухие ребра.

— Что ты тут делаешь? — спрашиваю я у мальчугана.

Мой новый знакомый оглядывается, наклоняет ко мне черноглазое лицо и таинственно шепчет:

— Хочу что-нибудь своровать, но ужасно боюсь… Вчера одного поймали… Он из палатки вязанку бубликов стянул… Ой, как его били!‥

— Да, за это не ласкают, — солидно замечаю я. — А ты что хочешь своровать?

— Разве я знаю что?‥ Мне две копейки нужны на молоко. У меня сестра очень больна… Если молоко не достану, она умрет… Сегодня умрет…

— Отчего это она?

— От стирки… Ходила по стиркам и заболела…

— А у меня мама умерла, когда я еще был маленьким, — говорю я ему в утешение.

И вдруг вспоминаю о моем способе зарабатывать.

— Знаешь что?‥ Мы можем добыть деньги у купцов.

Мой собеседник хватает меня за руку и вплотную прижимается ко мне. В его глазах вспыхивает надежда, и голодное лицо его с острым подбородком становится осмысленно-подвижным.

— Ой, скажи скорей, как это можно сделать…

— Очень легко… Подведи меня туда, где много магазинов, и там мы станем захаживать к купцам и спрашивать: «Не надо ли вам мальчиков?»

— И тогда что?‥

— Нас наймут и будут деньги платить… Вот что тогда.

— Меня не возьмут, — говорит мальчик, и я вижу, как недавняя оживленность гаснет и лицо замыкается печалью.

— Почему не возьмут?

— Разве ты не видишь? Я весь оборван…

— А можно так сделать: я один захожу, а когда наймусь — о тебе скажу… Хорошо?‥

— Ну, ну… Пусть так….

И мы покидаем толкучку.

3. Хозяева

Подходим к Александровскому проспекту, где очень много магазинов.

— Я вон куда зайду, — говорю я своему спутнику, указывая на одну из галантерейных лавок, — а ты подожди меня.

— Хорошо, — соглашается мальчуган.

Вхожу в большую лавку с высокими полками, заставленными картонными коробками. Перед прилавком на венском стуле в положении дремлющего человека сидит хозяин лавки. У него через весь живот тянется золотая цепь от часов. На нем летний светлосерый костюм и рыжая бородка.

Подхожу и останавливаюсь у порога.

— Тебе что?

— Не надо ли вам мальчика? — спрашиваю я по-русски и приветливо улыбаюсь.

Хозяин подымает сонные веки и старается хорошенько рассмотреть меня.

— Ты кто — болгар? — спрашивает рыжий.

— Нет.

— Кто же ты — грек?

Я отрицательно качаю головой.

— Так, может, ты грузин будешь?

— Нет, я — еврейский мальчик.

Хозяин еще шире раскрывает веки, и его коричневые зрачки входят в мои глаза.

— Ну-ка, подойди сюда…

Он манит меня указательным пальцем, и я замечаю, что рука у него осыпана веснушками и золотыми волосиками.

Нерешительно переступаю порог. Меня почему-то пугает этот маленький рыжий человек с желтой плешинкой на макушке.

— Раз ты еврей, — обращается он ко мне, — то почему ходишь под открытым небом без шапки? А?‥

— Извините меня… Я ее забыл под скамейкой, — вежливо отвечаю я.

— Что значит под скамейкой?

— В вагоне… Я из Киева приехал…

— Кто же прячет шапку под скамейкой?

— Я там лежал…

— Ага, теперь я понимаю: ты настоящий аристократ… Ну, а что ты умеешь делать?

— Что прикажете…

— А в галантерейном деле ты что-нибудь понимаешь?