История моей жизни - [23]

Гарин снова опускается на стул, роняет тяжелую голову на грудь и стонет.

— Какая гадость во рту! — ворчит он. — Фу ты, чорт возьми!

Потом, обращаясь ко мне:

— Мишка, голубчик ты мой… Сбегай, душа моя, за квасом… Знаешь, тут на площади погреб есть…

Он запускает два пальца в жилетный карман, достает двугривенный и протягивает его мне…

— Сбегай… сделай милость…

С этого момента попадаю во власть Гарина, теряю представление о времени и уже не думаю об Оксане.

Возвращаюсь с квасом и застаю парикмахера. Комната освещена двумя свечами, воткнутыми в бутылки.

— Принес?! — радостно восклицает Гарин. — Ну, что Мишка за молодец такой!‥ Сдачу возьми себе на орехи, — добавляет он.

В моей руке целый пятиалтынный! Мне даже не верится: никогда еще таких больших денег у меня не было.

Гарин выпивает квас залпом — стакан за стаканом.

Ладонью вытирает толстогубый рот, поднимается, расправляет широкие плечи, откидывает назад большую темнорусую голову, обеими руками подтягивает брюки и пробует голос:

— Та-ма-ра… Са-ла-ман-дра…

Из богатырской груди вырываются не звуки человеческого голоса, а вопли необычайной силы, заполняющие не только нашу комнату, но и все смежные помещения.

— Ну, что… как звучит голос? Недурно как будто? — спрашивает Гарин.

Парикмахер, прежде чем ответить, оправляет выскочивший из короткого рукава визитки манжет, вытягивает вперед голову с остренькой бородкой, похожей на запятую концом вверх, и говорит на плохом русском языке:

— Разве у вас голос звучит? Он бьет пудовым молотом прямо по голове.

Гарин хохочет. А спустя немного становится в позу, делается меньше ростом, суживает глаза, лицо принимает выражение оскорбленного человека, доведенного обидой до отчаяния, а затем голосом, полным злой горечи, декламирует.

Дуй, ветер, злись, пока не лопнут щеки!‥

Вы, хляби вод, стремитесь ураганом,

Залейте башни, флюгера на башнях…

Вы, серные и быстрые огни,

Предвестники громовых тяжких стрел,

Дубов крушители…

Летите прямо

На голову мою седую.

Я слушаю с остановившимся сердцем, и полнозвучные слова, произносимые Гариным, живут и гнездятся под моим черепом.

— Вот что, дорогой мой, — неожиданно обрывает Гарин, обращаясь к парикмахеру, — с третьего действия мне понадобится второй парик… Тот самый, что надевал в Виннице…

— Это все можно, но где я возьму помощника? Захарка уже второй день валяется пьяный, а сегодня действующих лиц — целая синагога… Вот вы, господин Гарин, — продолжает парикмахер, — не любите евреев… А за что? За то, что мы не пьяницы? Мне уже сорок лет, а я, извините, ни разу еще не был пьян.

— Да неужели?! — перебивает Гарин. — Прожить сорок лет — и ни разу… От всего сердца жалею вас… А что касается помощника, то я рекомендую Мишку: человек на редкость… Мишка, пойдешь в помощники?

— Пойду, — откликаюсь я, уверенный, что мое согласие доставит удовольствие Гарину.

Парикмахер поворачивает свою маленькую птичью голову в мою сторону и всматривается в меня глазами ученого, разглядывающего козявку.

— Вы все шутить любите! — говорит Гарину парикмахер. — Какой же это помощник, когда он ниже моего колена?

— Это ничего не значит: мал, да удал…

Длиннокостный парикмахер подходит ко мне, наклоняется и спрашивает на родном языке:

— Ты еврейское дитя?

Я утвердительно киваю головой.

— Ну, идем уже, — обидчивым тоном говорит парикмахер и первый выходит из комнаты.

Я следую за ним. В коридоре нам встречается еврей, разбудивший давеча Гарина.

— Ну, что?‥ Как там у него?‥ — спрашивает еврей.

— Вы уже можете войти: он в порядке…

— Ой, вы себе представить не можете, сколько крови стоят мне эти знаменитые актеры!‥

— Разве театр приносит вам убыток?

— Хорошенький вопрос!‥ Уж я вам скажу по секрету: если бы я не держал ассенизационного обоза, я бы отсюда ушел без рубахи. Обоз — это действительно золотое дело. Но у меня же еврейское счастье! И управа грозит отнять у меня ассенизацию, если я откажусь от театра. И вот то золото, что я добываю от вывозки нечистот, я отдаю этому сумасшедшему дому, чтоб он вам сгорел.

Арендатор приподнимает широкие плечи, запускает толстые пальцы в темную чащу жестококудрой бороды и направляется к уборной Гарина. Не проходит и полчаса, как я уже становлюсь здесь своим человеком.

Все, что происходит сейчас перед моими глазами, поднимает меня на вершину радости, где я обогащаюсь новыми словами, новыми понятиями. Я на лету хватаю куски доселе неведомой мне жизни, заглядываю в тайны театрального волшебства, впитываю в себя и закрепляю в памяти своей каждое слово, малейший жест и мимику играющих лиц.

Быстро узнают меня актеры, плотники, режиссер, актрисы, бутафор, парикмахер… И всем я нужен, и поминутно меня зовут…

«Мишка, подержи! Мишенька, подай щипцы!‥ Мишка, позови бутафора!‥» И я волчком обвиваю кулисы, шмыгаю по уборным актрис и актеров, вьюном проскальзываю через все щели, ведущие на сцену, заглядываю в будку суфлера и не чувствую усталости, а время летит мимо, не задевая меня.

Нарождается сказка. Обыкновенные люди превращаются в королей, принцев, завоевателей, героев… Неинтересные женщины, старые и бедные, вдруг становятся царевнами, молодыми и гибкими, в богатых нарядах из шелка, бархата, парчи и сверкающих камней…