История моей жизни - [203]

Эта чудесная женщина незаметно поднимает меня на вершину успеха, где я чувствую себя окончательно счастливым и побежденным.

6. Жизнь вдвоем

Вхожу в новую жизнь. Я женат.

Живем с Татьяной Алексеевной и держим девочку для домашних услуг.

Одет во все новое и для меня сшитое. Черная сюртучная пара, мягкая шляпа пирогом, новые ботинки на пуговицах, крахмальная сорочка с красным галстуком и серебряные часы с цепочкой и брелоками, — делают меня неузнаваемым.

Впервые снимаюсь. Танечка сидит на стуле, а я неподвижным изваянием с застывшим лицом и выпученными глазами стою рядом.

Долго не могу привыкнуть к счастью, выпавшему на мою долю. Мне стыдно перед Федором Васильевичем — он остался тем же бедняком, каким и был.

Страховая премия в размере одной тысячи пятисот рублей, полученная Татьяной Алексеевной после пожара, почти целиком уходит на меня и на содержание нашей квартиры. Одно неприятно — очень редко вижу жену.

Уходит на фабрику чуть свет, а возвращается поздно вечером.

В газете мое положение заметно улучшается. Печатается нижними фельетонами моя «Горничная» под новым названием, придуманным Потресовым «По-господски».

Тихо и покойно плывут дни мои. Сыт, одет, крепко и долго сплю, не думаю о завтрашнем дне и все же не чувствую той живой радости, какая должна быть у счастливого человека.

Прежде всего мне скучно быть одному. Злюсь и ненавижу Асмолова, этого богатого фабриканта, эксплуатирующего мою Танечку.

Потом мне надоели исправления моих рукописей Розенштейном и Потресовым. Каждый из них по-своему распоряжается моим трудом. В результате не узнаю своих произведений, когда читаю их в газете.

Хорошая жизнь влияет на характер. Застенчивость, неуверенность, робость понемногу оставляют меня. Делаюсь вспыльчивым, дерзким и положительно дичаю.

Меня, например, раздражает зависимость Татьяны Алексеевны от фабрики. Хочу иметь жену свободную, а не рабу Асмолова.

Хочу раз в жизни быть напечатанным без редакторской правки.

Все эти «хочу» злят, волнуют и приводят меня в бешенство.

Один мечусь я по нашей комнате и боюсь, что не выдержу этой тихой жизни.

Два скандала в один день. Под вечер врываюсь в кабинет Розенштейна и кричу злобно и дерзко:

— Прошу прекратить печатание «По-господски»! Не хочу быть смешным и подписывать не принадлежащие мне фельетоны…

У Розенштейна спадает пенсне. Широко раскрыты близорукие глаза.

— Что с вами?‥ И вообще, нельзя ли потише…

— Одну минутку… Прошу выслушать. Скажите, как бы вы себя чувствовали, если бы все, что вы пишете, кто-нибудь стал бы исправлять так, что вы не узнали бы своих статей?‥

— Позвольте, — перебивает Наум Израилевич, — ваша аналогия никуда не годится: я с высшим образованием, старый, опытный журналист, а вы…

— Знаю, знаю… А я — человек, пришедший с улицы, малограмотный, никому не известный… Но доколе?!. Вот уже два года не даете возможности увидать полностью в печати мой труд — плоды тяжких дум и терзаний…

Входит Потресов. Тут уж я совсем не выдерживаю и обоих учителей осыпаю тяжкими упреками.

Второй скандал происходит в тот же день вечером у меня дома.

На этот раз жертвой является ни в чем неповинная Татьяна Алексеевна.

Сейчас пробьет десять, а жены нет. Теплый вечер многолиственным садом вплотную прижимается к раскрытому окну. На черном небе разноцветными камнями сверкают крупные звезды. Из далеких безбрежных степей ласковый ветер вливает прохладу в мягкий сумрак летнего вечера.

Тишина. Тикают часы. В прихожей на большом сундуке спит Слашутка. На кухонном столе рыжий кот усердно моет лапой усатую морду.

Cреди неподвижного покоя четкой дробью постукивают высокие и тонкие каблучки по камням мощеного двора.

— Леша, я иду… — слышу знакомый голос. Молчу. Злые черти мутят мой разум.

— Что с тобой?‥ Ты сердишься?‥

— Да, сержусь!‥ Такой прекрасный вечер!… Все люди живут и радуются, а я, подобно арестанту, сижу один в этой квадратной комнате и жду, когда меня осчастливит своим приходом раба фабриканта!‥

— Леша, ты снова за свое. Не могу же я бросить дело. Готовимся к нижегородской…

— Слышать не хочу! — сразу возвышаю тон. — Ненавижу твою фабрику… Я заболею от ненависти к твоему хозяину… Тысячи людей работают для увеличения его капитала… Этот идиот, не умеющий двух слов связать, обладает собственным театром, купается в роскоши и властует над жизнью… За что?!. За какие доблести!‥

Бегаю по комнате и криком возбуждаю себя. Мне нравится, что могу, наконец, выпрямить злобу, столько лет лежавшую под прессом унижения и презренной нищеты.

Заканчивается сцена тихими слезами Татьяны Алексеевны и моей мольбой о прощении.

Сегодня воскресенье. Жена весь день дома. Утром приносят газету. Читаю вслух продолжение моей повести. К великой радости, почти никаких исправлений. Впрочем, есть одно изменение: там, где у меня сказано «чувствовать», в газете напечатано «реагировать».

Слово новое и мало кому понятное. Зато я доволен тем, что в целости остался диалог и не тронуты описания природы.

— Вот видишь, Таня, — говорю я, — не учини я скандала, они бы и эту главу исказили.

После утреннего кофе к нам приходит Миша Городецкий. Он, по обыкновению, весел, шумлив и остроумен.