История моей жизни - [52]

казалось, что кого-то режут или грабят, но подбежав к окну, я убедился, что все люди идут себе спокойно, как будто ничего не случилось, а затем увидел и кричащего, который что-то продавал. С нашим гидом мы посетили и знаменитый базар, представляющий собою лабиринт проходов с бездной лавок, наполненных восточными товарами. Там я купил (за триста рублей) ковровые портьеры* на девять дверей (или окон), которые затем неизменно украшали нашу квартиру в течение тридцати лет, до назначения меня министром, и тармаламу на существующий еще халат.

На Новый год, когда в городе нечего было делать, мы поехали с гидом на Принцевы острова. Маленький пароход, вроде тех, что ходят по Неве, довез нас за два часа на остров Принкино, на котором мы пробыли часа три. В экипаже мы объехали остров, на котором было много деревьев (маслины, Pinus pener) и красивые дачи, и позавтракали в гостинице, причем я был удивлен, что мясо и рыба подавались жареными на оливковом масле; я это заметил не по вкусу, а лишь потому, что соус не застывал.

Наконец, 4 января, отходил в Севастополь наш пароход "Владимир" под командой капитана Рыжаго. Гид Армаго, сопровождавший нас во все время нашего пребывания в Константинополе, проводил нас на пароход. Вещей было довольно много, в том числе большие тюки с новыми ковровыми портьерами. На пристани, от которой отходили лодки к пароходу, я увидел, что какой-то турок вступил с гидом в спор, закончившийся вручением ему крупных монет. Когда я подошел, чтобы узнать, в чем дело, турок стал мне что-то объяснять, указывая на здание по ту сторону Золотого Рога; гид мне перевел, что если бы мы этому представителю таможенного ведомства не дали потребованного им бакшиша, то нам пришлось бы ехать через Золотой Рог в таможню уплатить вывозную пошлину и еще опоздать на пароход. Очевидно, было много выгоднее уплатить бакшиш; но самое любопытное в этой истории то, что таможенник взял бакшиш вполне открыто, в присутствии носильщиков и другой публики, и как бы хвастался тем, что если бы не он, то нам предстояли бы такие-то неприятности.

Пароход отошел в десять часов утра. Мы оказались единственными пассажирами первого класса. Пока шли Босфором, были на палубе и любовались его красивыми видами. Дул сильный западный ветер; у выхода из Босфора четыре парохода отстаивались на якорях, не рискуя выйти в море. Наш капитан все же пошел; он нам сказал, что пароход его в исправности и машина новая, так что мы можем идти и в такую непогоду. Однако, с выходом в море стало так холодно на палубе, что я спустился в каюту и там тотчас заболел жестокой морской болезнью. Капитан присылал звать меня на палубу, но, при всякой попытке встать, рвота возобновлялась, и я пролежал весь день и ночь и только утром вырвался на палубу, где капитан пригласил меня к себе на мостик. Ветер дул по-прежнему, картина моря была удивительно красива, но мрачна; отдельные волны заливали палубу; было пасмурно и по временам шел снежок. Когда стали приближаться к Севастополю, началось высматривание, не покажется ли берег; капитан говорил мне, что если снежная мгла не позволит нам увидеть порт в ближайшие полчаса, то придется вновь уходить в море, так как в такую погоду нам нельзя болтаться близ берега; но вот моряки разглядели во мгле берег, мы смело идем дальше и в половине второго дня бросаем якорь в Северной бухте Севастополя, употребив на переход от Константинополя 27 1/2 часов.

С "Владимиром" нам, однако, не скоро пришлось расстаться. Где-то на Востоке была холера, а потому мы по прибытии подняли желтый карантинный флаг. К нам прибыл карантинный врач, оглядел всех пассажиров и команду и уехал, оставив на пароходе несколько человек карантинной стражи*. Мы должны были простоять в порту без сношения с берегом двое суток! Стоять в виду родного берега было скучно; но эта стоянка еще ухудшилось тем, что море, взбаламученное дувшим сильным западным ветром, все не могло успокоиться и большие волны продолжали вкатываться в Северную бухту; ветер уже стих и дул слабо с севера, вследствие чего наш пароход встал поперек бухты и боком к волне, которая нас качала с борта на борт! На счастье, организм уже приспособился к качке, и мы исправно принимали пищу с капитаном, очень милым человеком.

Наконец, в субботу, 7 января, после нового визита карантинного врача, мы спустили желтый флаг и переехали на берег в гостиницу "Grand Hotel".

На таможне со мной были очень любезны; я предъявил письмо Ионина, в котором он просил таможню оказать все допустимые законом льготы. Таможенные чины меня расспрашивали, почему мне дали такое письмо, а затем и вообще о положении в Болгарии, и вещи мои пропустили без досмотра. Замечу здесь же, что впоследствии разные мои вещи, посланные мне из Софии через транспортную контору, тоже были пропущены Петербургской таможней беспошлинно, по особому высочайшему повелению, испрошенному Министерством иностранных дел.

В Севастополе мне предстояли неожиданные и курьезные хлопоты - о размене русского золота на кредитки.

Я уже говорил, что мы первоначально собирались ехать в Грецию и Италию, поэтому все деньги, которые у меня были с собою, я взял в золотых монетах, которые принимали бы всюду; когда мы отказались от поездки в Грецию, я мог бы в Константинополе наменять себе кредитных билетов, но мне не приходило в голову, что эта операция в России может представить какое-либо затруднение. А между тем оказалось, что такой размен в Севастополе производился только в меняльных лавках, которые все принадлежали караимам; а так как день был субботний, то все лавки были заперты! Насилу мы разыскали одного караима, который вечером разменял мне тридцать полуимпериалов и больше не хотел менять, несмотря на то, что я не возражал против плохого курса, который он мне давал. Полученных денег мне хватило на расходы в Севастополе и на билеты первого класса до Петербурга; но багаж оказался тяжелым и у меня не хватило денег, чтобы уплатить за него. Пришлось просить кассира принять от меня золото, хотя бы по номинальной цене; он взял несколько штук по курсу, но просил дать ему новеньких, так как он берет их для детей! В вагон я сел с двумя-тремя рублями в кармане, но на станции Лозовой меня выручил начальник станции, разменявший еще пять золотых.