История моей юности - [79]

— Ведь это же явная провокация! — воскликнул я. — Разве может Советское правительство давать такую директиву? Эта фальшивка разослана для того, чтобы настроить казаков против Советской власти… Ясно как день.

— Не знаю, — сказал Алексей. — Может, и провокация, но листовка будоражит казаков.

— Где ты взял эту бумажку?

— Да сижу я вчера утром в канцелярии хуторского ревкома, занимаюсь, просматриваю разные бумаги… — стал рассказывать Алексей. — Вбегает ко мне, мальчонок лет десяти и говорит: «Дяденька комиссар, прочитайте вот эту бумажку… Может, говорит, нужна вам…» Прочитал я, да и ахнул. «Где ты ее взял?» — спрашиваю у мальчугана. «Да ныне, говорит, маменька шла по улице да нашла. Сама-то она неграмотная, дала мне почитать. А я читал-читал, говорит, да так и ничего не понял… Маменька, велела тебе отнести. Говорит, должно, наш комиссар потерял». Придется дня через два поехать в станицу, показать в ревкоме эту бумажку.

— Нет, Алеша, — сказал я, — это дело серьезное. Два дня ждать никак нельзя… Пойдем сейчас в станицу, расскажем секретарю станкома партии Короткову.

— Пожалуй, ты прав, Саша, — согласился Алексей.

Мы закончили обед и помчались в станицу. Но как мы ни торопились, а от хутора Уваровского до станицы было километров тридцать. Приехали мы уже поздно, рабочий день в учреждениях закончился.

Секретаря партийного комитета дома не оказалось, председателя ревкома Земцова — тоже.

— Что же будем делать, а? — заволновался Алексей.

— Вернемся домой, — предложил я, — а завтра утром поедем в станицу к Короткову и Земцову.

— Пожалуй, так, — согласился мой друг. — Кроме ничего не придумаешь.

Кулацкое восстание

Напротив нас, через улицу, жила большая казачья семья Зотьевых. Сам хозяин, пожилой казак лет под шестьдесят, Николай Александрович, был тихим, спокойным человеком.

Хозяйство у него было не кулацкое, но довольно крепкое. Наемным трудом Зотьевы никогда не пользовались, все делали сами, благо что рабочих рук много — четыре сына, две взрослые дочери, сноха. Семья трудолюбивая, дружная. Работали все с утра до ночи, как пчелы…

Началась гражданская война на Дону. Сразу же трое братьев Зотьевых были мобилизованы белыми. Четвертый же брат, Алексей, в это время служил под Москвой конторщиком на каком-то заводе.

Случилось так, что агенты одного из продотрядов изъяли у Николая Александровича Зотьева, как излишек, пудов сто пшеницы.

Когда забирали хлеб у Зотьевых, старик спокойно это пережил, даже ни единого слова обиды не высказал.

Но, видимо, это так лишь казалось. В самом же деле Николай Александрович обиделся на Советскую власть, обиделся крепко.

Верно, о своей обиде он написал сыну Алексею. Тот, не долго думая, прикатил к отцу, может быть, для того, чтобы успокоить старика, а может быть, и в самом деле в отпуск, как он говорил.

Алексей Зотьев часто заходил к нам, как к соседям, беседовал с отцом моим, с Машей. Я избегал с ним разговаривать, недолюбливал его.

Приехав с Марушкиным из станицы, я расседлал коня, поставил его в конюшню и пошел в дом. Еще в сенях я услышал голос и смех Алексея Зотьева.

«Черт его носит», — недовольно подумал я, но, войдя в хату, поздоровался.

— Здорово, Александр, — ответил Зотьев, внимательно оглядывая меня. — Ты откуда же это? Из станицы, что ли?

— Да.

— Ну, как там, все в порядке? — спросил он.

— А что там может быть не в порядке? — сухо спросил я.

— Ну да мало ли что, — усмехнулся Зотьев. — Жизнь, парень, есть жизнь… Все течет — все меняется… Может, какие новости есть?

— Ничего не слышал.

— Насчет вешенского восстания ничего не говорят?

— Какого восстания? — насторожился я.

— Ну, вот, — засмеялся Зотьев. — Мы тут, простые люди, и то слышали. А вы там, ближе к начальству, и не слышите… Говорят, что вешенские казаки восстали против Советской власти.

Я не придал тогда значения словам Зотьева.

— Чепуха, — заметил я. — Бабьи сплетни.

— Хорошо, что так, — тихо проронил Алексей и усмехнулся снова.

Посидев еще несколько минут, Зотьев распрощался и ушел.

Утром я встал рано. Был воскресный день, поэтому я оделся в праздничную одежду: новые брюки и белую рубашку.

Я ждал Алексея Марушкина. Мы должны были пойти с ним в станицу. Но вместо него к нашим воротам подскакал на лошади Андрей Земцов, который, кстати сказать, тоже служил комиссаром на одном из хуторов, а сегодня оказался дома.

— Быстро, Сашка, седлай коня, бери винтовку и поедем, — сказал он встревоженно.

— Что случилось, Андрей?

— А черт его знает, — пожал плечами Земцов. — Прискакал один из станицы, разбудил меня, сказал, чтоб я оповестил всех бывших красногвардейцев, чтоб ехали немедля в станицу с оружием… Какая-нибудь заваруха опять… Ну, ты собирайся и жди, а я поскачу к Марушкиным ребятам, скажу им…

Я оседлал коня, разбудил отца и сестру, попрощался с ними.

Сестра дала мне узелок с едой. Перекинув через плечо ремень шашки и взяв винтовку, я вывел коня за ворота, стал ждать Земцова и братьев Марушкиных.

Напротив, у Зотьевых, скрипнула калитка. Вышел Алексей.

— Куда, Саша, собрался? — спросил он, подходя ко мне.

— Не знаю.

— Нет, честное слово?

— Честное.

Подъехали братья Марушкины и Андрей Земцов. Они поздоровались с Зотьевым.