История моей юности - [73]

Мы пошли вдоль пустынной улицы, выбирая дом, где бы можно было переночевать.

— Вот сюда зайдем, — указал Горшков на нарядный, крытый оцинкованным железом, большой дом.

— Давай, — согласился я. — Наверное, хозяева-то накормят нас.

Мы вошли в дом и, к своему огорчению, увидели, что в кухне много народу. Люди сидели за столом и торопливо ели.

Мы и рады были бы уйти, да поздно.

— Здравствуйте, хозяева! — сняв шапку, сказал Горшков.

— Здравствуйте, — ответил дородный старик с патриаршей бородой, подходя к нам. — Чего хорошего скажете, служивые?..

— Да мы, дедушка хотели было попроситься ночевать, — нерешительно проговорил Горшков. — Да, видишь, народу-то у вас сколько… Извиняй, дедушка!.. Пойдем, видно…

— Погоди, — сказал старик. — Кто такие?.. Откель будете?

— Да вот больные, — начал Горшков придуманную им историю. — Лежали в госпитале.

Старик выслушал и сказал:

— Ладно, ночуйте. Вот на этой кровати и будете спать, — указал он на широкую, покрытую дерюгой деревянную кровать, стоявшую на кухне. А они зараз уедут… Это беженцы. Поедят и уедут… Раздевайтесь, обогревайтесь…

Мы разделись и присели у печки. Люди, сидевшие за столом, закончив еду, собрались и вышли.

Нас накормили, и мы легли спать.

В полночь на разбудил громкий и настойчивый стук в дверь.

— Уж не красные ли? — прошептал мне на ухо Горшков.

Хозяин, кряхтя, слез с печи, надел валенки, вышел в чулан.

— Кто это? — спросил он.

— Открывай, хозяин! — донесся со двора голос. — Генерал Гусельщиков со своим штабом в вашем доме остановится.

— Ой, боже мой! — прошептал Горшков. — Вот попали так попали — из огня да в полымя… В отряде Гусельщикова служат одни добровольцы-головорезы, юнкера да офицерье… Постреляют они нас, как собак.

Старик открыл дверь. Внося с собой морозный воздух, в комнату с шумом и оживленным говором ввалилась толпа белогвардейцев.

— Зажигай-ка, хозяин, свет да проведи нас в горницу, — сказал кто-то, кашляя.

Старик чиркнул спичкой. Жидкое пламя ее осветило человек двадцать закутанных в башлыки офицеров, стоявших в комнате. Среди них, хмуро глядя на хозяина, зажигавшего лампу, стоял низкорослый бородатый генерал.

«Наверно, это сам Гусельщиков», — подумал я.

Неся в руках лампу, старик повел офицеров в горницу. Поднялась с постели старуха, стала варить яйца, кипятить самовар.

Со двора слышались собачий лай, грубая ругань, ржание лошадей.

Вскипел ведерный самовар, хозяйка отнесла его в горницу. Офицеры принялись ужинать, пить чай. Между ними завязался оживленный разговор.

— Вот это, скажу вам, господа, было сраженьице так сраженьице, — пробубнил глуховатый голос. — Я всю германскую войну пробыл на позициях, не раз в атаках был, не раз видал смерть в глаза. Да и с начала гражданской войны на Дону не слезаю с коня. Не раз сталкивался с глазу на глаз с красными мерзавцами, а такого боя, как нынешний, еще не видывал… Ей-богу, не видывал!.

— Черт знает что, — перебил его звонкий молодой голос. — На красных прямо нашло что-то. Прут и прут… Мы их косим из пулеметов, а они лезут… У нас даже пулеметы раскалились докрасна… Сколько мы их положили, боже мой! Горы…

— Но наших тоже немало полегло, — заметил кто-то.

— Не без этого, конечно, — прозвучал чей-то баритон. — С нашей стороны тоже есть потери, но не такие, как у красных… У них раз в пять больше.

— Господа! — воскликнул новый собеседник. — А мы со своим батальоном пошли в атаку на краснопузых и отхватили их человек двести, вероятно… По натуре я на что уж человек гуманный, терпеть не могу жестокостей… Но тут при виде этих башибузуков, кощунствующих в храмах господних, залезающих в сундуки мирных жителей, насилующих, быть может, наших сестер, жен, матерей…

— И бабушек, — подсказал кто-то.

— Возможно, и бабушек, — не поняв иронии, под хохот офицеров азартно выкрикнул говоривший. — А что вы смеетесь, господа? Я хочу сказать, что я гуманист, а при виде этих зверских морд с каким-то наслаждением рубил их шашкой.

— Всех порубили?

— Всех.

— Молодцы!

Из разговора офицеров я понял, что они только что вышли из жестокого, упорного боя и были полны впечатлений.

Со двора, тихо переговариваясь, стали входить денщики с офицерскими чемоданами, вестовые со штабными документами… Они тоже были под впечатлением боя и не прекращали разговора о нем. Разостлав на полу шинели, они стали укладываться спать.

Мы с Горшковым притворились спящими.

Нам необходимо было скорее уйти отсюда, но как это сделать?

— Кто это? — спросил вдруг один из офицеров, указывая на нас.

— Да казаки это, больные, лазарет уехал, а они отстали от него, — пояснил старик.

— Гм… Надо бы проверить их документы, — пробормотал офицер. — Ну, ладно, завтра проверим.

Дождавшись, когда в доме все угомонились и отовсюду слышался храп, мы поднялись с Горшковым с кровати, быстро оделись, и, шагая через распластанные тела спящих на полу солдат, вышли.

— Ух! — с облегчением вздохнул Горшков, когда мы с ним выбрались наконец на улицу. — Вот попали так попали… Как куры во щи… Я думал, что нам с тобой, Саша, уже все, конец.

Было тихое морозное утро. Все — и хаты с нахлюпанными на них снежными шапками, и посеребренные инеем деревья стояли в задумчивом оцепенении. Из края в край по хутору звонко перекликались петухи. В воздухе чувствовался запах кизячной гари. Видимо, кое-где хозяйки уже затопили печи.