История моего самоубийства - [135]

— Долгая история! — ответил я, продолжая скоблить стекло. — Человек у нас скончался.

— А это нехорошо. Хотя… Как сказано, — «пристал к народу своему»… Вот здесь еще, в углу; старое пятно, со времен фараонов… А сказано так: «И скончался Авраам, и пристал к народу своему».

— Точно! — кивнул я. — Но Авраам был праведником… Это пятно, кстати, не сходит: наверно, манна небесная… Авраам, говорю, был старый, а у нас ведь скончалась еврейка молодая и к тому ж многогрешная. К народу своему ей не удастся пристать.

— К своему и пристанет; другой народ грешных не возьмет.

— Видишь ли, — начал было я, но осекся. — Все! Зеленый!

Хасид воздел очи к верхним этажам небоскребов:

— Да упокой Бог ее душу, амен! Возьми вот!

Я раскрыл свою ладонь и увидел в ней квортер.

— Больше нету, только один, — смиренно улыбнулся хасид. — Шалом! — и дал газу, унаследовав 75 центов…

За небитым телефоном пришлось шагать три квартала: чаще всего недоставало трубки. Опустив в щель монету, я сообразил, что в Квинс звонить нету смысла: никого из петхаинцев дома не застать, все на кладбище. Решил связаться с Брюсом Салудски, который жил неподалеку и родился в одном со мною тысячаЪдевятьсотЪтакомЪто году, о чем напоминали последние четыре цифры его телефонного номера. Хотя дома его не оказалось, автоответчик конфисковал у меня единственный квортер. Я грохнул трубкой о рычаг, вырвал ее из гнезда, а потом с размаху швырнул ею в аппарат. Разбил в куски сразу и трубку, и диск циферблата. Ощутил оглушительную радость разрушения и выдернул из гнезда шнур. Потом стукнул ботинком по стеклянной двери и отмерил локоть ошалевшей от испуга старухе. К сожалению, затмение оказалось кратким. Вернулось отчаяние, а вместе с ним — гнетущая мысль о неотложности благоразумных действий.

Определив свое местонахождение на мысленной карте Манхэттена и взглянув потом на часы, решил шагать по направлению к ООН. Логичнее поступка придумать было невозможно; не только из пространственных соображений, близости организации, — но также и временных, поскольку, согласно Черному каналу, ночное заседание комиссии по апартеиду должно было уже завершиться.

76. Ты — арзрумская зарница, Гюльнара!

Прямо напротив ООН, на углу 49-й улицы, располагался ресторан «Кавказский». Владел им петхаинец Тариел Израелашвили, жизнелюбивый толстяк, прославившийся на родине диковинным пристрастием к попугаям и нееврейским женщинам из нацменьшинств. Эмигрировал сперва в Израиль, и помимо попугая, напичканного перед таможенным досмотром бриллиантами, экспортировал туда тбилисскую курдянку по имени Шехешехубакри, которая вскоре сбежала от него в Турцию с дипломатом курдского происхождения. Израиль разочаровал Тариела высокой концентрацией евреев. Переехал, однако, в Нью-Йорк, где продал бриллианты и — в стратегической близости от ООН — открыл ресторан, который собирался использовать в качестве трибуны для защиты прав индейцев. С этою целью к грузинским блюдам он добавил индейские и завел любовницу по имени Заря Востока, — из активисток племени семинолов.

Между тем, ни ее присутствие в свободное от демонстраций время, ни даже присутствие попугая, умевшего приветствовать гостей на трех официальных языках ООН, успеха ресторану не принесли. Дела шли столь скверно, что Тариел подумывал закрыть его и посвятить себя более активной борьбе за дело индейского меньшинства, — подпольной скупке в Израиле и подпольной же втридорога — продаже семинолам автоматов «Узи». Провалила сделку встреча, которую Заря Востока организовала в резервации под Тампой между Тариелом и одним из старейшин племени. Этот «поц с куриными перьями на лбу», как назвал мне его Тариел, оказался антисемитом: узнав, что «Узи» изготовляют евреи, возмутился и сделал заявление, согласно которому миниатюрному автоматическому оружию он, по примеру предков, предпочитает старомодные ружья с такими длинными стволами, что, хотя при стрельбе они иногда взрываются, их можно зато подносить к мишени ближе. По возвращении в Нью-Йорк Тариел поспешил в ФБР и сообщил Кливленду Овербаю, что «вонючие семинолы готовят вооруженное восстание против США!»

Овербая растрогала бдительность Тариела, но он заверил его, будто никакое меньшинство не представляет опасности для большинства; тем более милые семинолы, вооружающиеся всего лишь для борьбы против евреев во Флориде. Овербай посоветовал Тариелу забыть о семинолах и повременить с продажей ресторана, который, по единодушному мнению коллег из ФБР, расположен в многообещающей близости от ООН.

То ли благодаря заботе Овербая и коллег, то ли благодаря тому, что Тариел выбросил из меню индейские блюда, бизнес пошел в гору: дипломаты валили в «Кавказский» делегациями, учтиво беседовали с попугаем у входа, нахваливали грузинские рецепты и ликовали, когда Тариел угощал их за свой счет кахетинским вином. Как-то раз — и об этом писали в газетах — Тариела навестил и проголодавшийся тогда, но теперь уже покойный советский министр Громыко. Заходил дважды и другой министр — тоже оба раза проголодавшийся и тоже бывший, но американский и еще живой, — Киссинджер. Шеварднадзе — хотя и земляк — кушать побрезговал: сказал Тариелу, будто находится на диете. Правда, выпил с ним стакан вина за свое «новое мышление» и пообещал способствовать расширению грузинского амбианса в районе ООН. Слово сдержал: напротив «Кавказского», во дворе организации, появился вскоре скульптурный ансамбль тбилисского символиста Церетели «Георгий Победоносец» — веселый горец на веселом же коне протыкает копьем межконтинентальную баллистическую ракету с большой, но легко расщепляющейся ядерной боеголовкой.