История Малороссии - 2 - [36]

Декабря 15-го приехал к Дорошенку Дворянин Василий Дубенский. Но тщетно он старался отклонить Западного Гетмана от Польши и от Крымцев. Дорошенко принял его ласково, уверял в желании поступить под высокую руку Великого Государя, жалел, что нельзя исполнить того в скором времени; говорил он, что ждет решения Сейма, и что если не возвратят ему Белой Церкви, по условию с Собеским, то станет войною добывать этот город. Напрасно умолял его Дубенский не посылать Татар в Государевы города Заднепрские. Татары без моего ведома» отвечал Дорошенко, «не пойдут войною в Заднепрские города. Если и выступят в поход, то не против Русских. Долго служил я Королю Польскому; мы полагали головы свои за него; а теперь Поляки вместо благодарности нарушают наши преимущества; вмешиваются с Немцами в дела войсковые; не только козаков, Полковников бьют и мучат; берут с нас поборы, обругали и пожгли многие церкви Божия; иные обратили в костелы, — это нестерпимо для нас; «я не хочу Христианской крови, я не пошлю Татар на города Государевы, согласен быть под покровительством Царского Величества; но от Татар не отстану. К ним ближе от нас, чем к Москве; Государь не успеет прислать еще войска, как Татары, если я поссорюсь с ними, успеют уже опустошить Украйну; а если я в дружбе с ними, то и Россия будет цела.» За столом, после заздравных кубков в честь Государя, при громе пушек, разгоряченный вином Дорошенко наконец сказал: «Государь с Королем помирился и по договору Киев должен поступить Полякам, но я, Гетман, и все мое войско головы положим, а Киева не отдадим.»

На другой день Дубенский имел переговоры с братом Дорошенка Григорием и с Тукальским. Он полагал их стараниями преклонить Дорошенка к подданству Государю. Тукальский отвечал на это к Воеводе Петру Васильевичу Шереметьеву письмом, в котором решительно и прямо объявлял, что не станет советовать Гетману нарушать клятву свою перед Королем, что для, этого надобно быть и самому клятвопреступником; «Да подаст Господь иной совет Царскому Величеству и его советникам, совет праведный, истинный, Воспоминая же Писание: врагу твоему веры никогда не даждь, вручаю себя любви и благосердию милости Вашей.» 19 Декабря Дубенский уехал из Чигирина, с неутешительными новостями.

Только что он выехал, явился Поручик Рейтарского строя Кручина-Тютерев с письмом Василья Михайловича Тяпкина к Григорию Дорошенку. Григорий не принял письма, отправил Тютерева в Чигирин к брату своему, который изговорился страхом Польши и Татар. Тютерев, также как и Дубенский, безуспешен был в старании преклонить Западного Гетмана к Русскому подданству. Предстоя у обедни, которую совершали Тукальский и Архимандрит Гедеон, т. е Юрий Хмельницкий, он имел неудовольствие слушать имя Короля на эктении, и только при выносе Святых Даров, когда Тукальский поминал Вселенских Патриархов, Хмельницкий произнес имя Великого Государя Всероссийского.

Потом приехал в Чигирин и сам Стряпчий Тяпкин; напрасны были и его старания. Он ссылался на милость Государя, возвратившего свободу брату Гетмана Григорию, припоминал убеждения Киево-печерского Архимандрита Иннокентия Гизеля. «Орды не перейдут за Днепр,» сказал Дорошенко через брата своего Тяпкину, — «Дружба и братство Гетмана с Ханом не вредны ни Королю, ни Царю; а ясневельможный Пан Гетман войск Его Королевского Величества Запорожских, и без подданства Его Царскому Величеству, доброжелателен.» Здесь Григорий подал Тяпкину письмо Дорошенково: это был ответ на полученное Дорошенком через Тютерева. «Твое письмо я получил, — писал Чигиринский Гетман—«в котором ты хочешь преклонить к тому, в чем и другие были безуспешны, чего и я не могу исполнить, а почему, — Божиими судьбами или кознями людей недобрых и немирных, — то разсудит Бог. Кто больше крови пролил, ополчаясь на врагов Царских, как не Богдан Хмельницкий? Не он ли всго Украйну, Белоруссию и даже Литву с Вильною, Львовым и Люблиным отдал Государю? Кто привел все войско Запорожское не в Турецкое, но в Христианское Московское Государство, как не Виговский? Кто убил Самка и Золотаренка? Какая же им всем благодать за это? Разсмотри, Любимиче! В насмешку первому, в первой Коммисси под Вильно, Коммиссары Московские не дали места нашим Послам; при Польских и Цесарских и Послах они его называли недостойным о себе советоваться. Витебск и Полоцк возвращены Полякам; там ни одной православной церкви имети нам не позволяется; приняти от честности твоей советующего не можем.»

Но в тайных совещаниях Григорий и Тукальский сказали, что если Государь выведет Воевод из Украйны, если уничтожит подати, обяжет не нарушать прав и признает Петра Дорошенка Гетманом обеих сторон Днепра, то и Задпеприе поступит в его подданство.

Так богатый людьми преданными и единомышленниками, Дорошенко устроивал свои дела, И то время, как Брюховецкий пронырством и мстительностью увеличивал число врагов своих. В службе козацкой находился один Грек, который служил шестнадцать лет в Молдавии, потом жил три года в Иерусалиме, и наконец определился на службу в Малороссии при Богдане Хмельницком: это был Константин Мигалевский, Полковник. По неудовольствию, Брюховецкий отправил его в Москву под надзором Коневского Полковника Якова Лизогуба и Канцеляриста Мокреевича. Вселенские Патриархы Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский находились в это время в Москве по делу Патриарха Никона, Мигалевский прибегнул к их покровительству. Они постарались оправдать его пред Царем. Царь пожаловал ему в награду за клевету Брюховецкого сорок соболей и дворянское достоинство. Патриархи прокляли Брюховецкого. Пораженный известием об анафеме, Гетман отправил в Москву Нежинского Полкового Судью Федора Завадского и Канцеляриста Касперовича; он через Царя испрашивал Святителей прощения и разрешения. «За что меня прокляли Святейшие Вселенские Патриархи, я того не знаю.» Так писал он Государю. «Не щадя себя за Вашу Царскую Фамилию, не допуская Бусурманов поработить Малороссию и опустошить храмы Божии, я надеялся через то получить душе моей пользу, а не пагубу. Ныне величайшая скорбь снедает сердце мое. Какая польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же отщетит?» Гетман заключил письмо свое изъявлением радости о перемирии с Польшею, и обещанием не делать никаких обид и оскорблений.