История крестовых походов - [4]

«Структурный» подход к истории Иерусалима, введенный Ришаром и Проуером, просуществовал около 20 лет. В середине 1970-х годов появилась новая точка зрения на политику Латинского Востока; она была выдвинута Гансом Майером. В каком-то смысле его подход был похож на тот, что использовался в сфере изучения средневековой Европы в 1930-х годах, — отказ от «структурного» взгляда «с птичьего полета» на основы и действие на практике властных структур; следствием же этого было возникновение интереса к изучению различных общественных образований. Этот подход совпадал с новой тенденцией во многих областях историографии — с разочарованием в укоренившемся убеждении, что только централизованные государства были достаточно живучи и сильны, и, соответственно, с новым интересом к децентрализованным обществам. В последних работах уделяется много внимания тому, как королевская власть оказывала воздействие на разрозненные феодальные структуры и через них на все государство. Более того, появились новые направления и в изучении идеологии крестоносцев. Одну из причин роста интереса ученых к этому вопросу можно найти в развитии других дисциплин. В частности, военная психиатрия сделала колоссальные шаги в своем развитии во время второй мировой войны, и новые знания об эффектах стресса на индивидуумов и на группы люден стали достаточно доступны для ученых. По мере того как становилось все труднее по-прежнему классифицировать поведение на войне лишь по однозначным понятиям героизма и жестокости, рос интерес и к крестоносцам как к личностям, чему способствовал и более внимательный взгляд на теории, лежащие в основе понятия справедливой войны. Нюрнбергский процесс, провозгласивший, что преступления могут совершаться не только против отдельных людей, но и против всего человечества, возродил интерес к естественному праву, а споры о том, оправдано ли следование любым приказам, повлекли за собой обсуждение вопроса о поддержании законной власти как традиционном оправдании справедливой войны. А доктрина ядерного устрашения и зарождающиеся сомнения в соразмерности угрозы и реакции на нее вызвали обсуждение такого понятия, как добрые намерения, то есть еще одного оправдания справедливой войны.

В то время как эти и другие интеллектуальные события, несомненно, способствовали более внимательному изучению крестоносцев, большинство объяснений того факта, что так много людей участвовало в крестовых походах, по-прежнему сводились к тому, что его участники не обладали достаточной искушенностью и умом или что все они стремились к материальной выгоде. Последняя точка зрения получила сильную поддержку сторонников предположения, что крестоносцы были продуктом семейной стратегии экономического выживания. Еще Рансимен мог закончить свою «Историю» следующими негодующими словами: «Победы крестовых походов были победами веры. Но вера без мудрости опасна… В длинной истории взаимодействия и взаимопроникновения Запада и Востока, из которой выросла наша цивилизация, крестовые походы были трагическим и разрушительным эпизодом… Там было много отваги и мало чести, много набожности и мало понимания. Высокие идеалы пятнались жестокостью и жадностью, предприимчивостью и живучестью слепого и узколобого самодовольства. Сама священная война была не чем иным, как актом нетерпимости во имя Бога, что является грехом против Святого Духа».

И действительно, трудно было поверить, что люди искренне следовали такой отвратительной идеологии, как идеология крестоносного движения. Гораздо легче было поверить в то, что они просто были слишком глупы и не понимали, что творили, или в то, что ими двигало, несмотря на все их заверения в обратном, желание захватить новые земли или богатую добычу, хотя последнее было бы очень трудно доказать. Все давно уже знали, что средневековая война требовала колоссальных материальных затрат, ведь было опубликовано много работ, свидетельствующих о больших финансовых расходах, требовавшихся от крестоносцев и их семей для участия в походах.

Другими словами, неприятие историками идеологического насилия и неспособность понять, что оно могло привлекать массы людей, не позволяли им поверить фактам и свидетельствам. Они, впрочем, как и все вокруг, забыли о христианской теории позитивного насилия, к которой христиане раньше относились очень серьезно. И. для всех явилось сюрпризом возрождение этой теории в 1960-х годах в южноамериканских движениях Христианского освобождения, некоторые из которых были очень воинственны и считали использование силы (в данном случае — бунта) актом милосердия в соответствии с тем, что было задумано для человечества Христом, и даже моральным императивом. Исследователи крестоносного движения неожиданно заметили, что рядом с ними живут искренние и набожные современники, придерживающиеся взглядов, очень близких к тем, приверженцами которых были средневековые апологеты, являющиеся предметом их изучения. И в результате историкам стала вполне очевидна уязвимость их аргументации в пользу материалистической мотивировки и недостаточность доказательств, на которых они основывали свою интерпретацию событий. Наконец-то ищущие приключений и богатств младшие сыновья исчезли со сцены. Очень немногие современные историки продолжают верить в теорию о том, что в походы отправлялись в первую очередь младшие члены баронских семей, не имевшие владений и не находившие себе применения на родине.