История крестовых походов - [27]

Но крайняя нужда производила и другие страстные настроения. Голодавшие и страдавшие молились с возраставшим возбуждением, доводили себя до небесных видений и находили утешение в явлениях всех святых, Святой Девы Марии и самого Иисуса Христа. Однажды простой провансалец Петр Бартоломей пришел к графу Раймунду и заявил, что святой Андрей показал ему копье, которым было прободено тело Христово на кресте; оно зарыто в церкви Петра в Антиохии, и, владея им, можно будет освободиться от всех бед. Граф, склонный ко всему мистически-аскетическому, послушал этого человека. Велено было очистить церковь, двадцать человек копали целый день; наконец вечером — потому что копье надо было найти — оно было найдено глубоко запрятанным в землю неподалеку от ступеней главного алтаря.

Подобные вещи снова опять оживляли надежду на спасение. Но к решительной битве должны были привести не мечтания фанатиков, но спокойная твердость мирского благоразумия. Князья назначили Боэмунда на 14 дней главным предводителем войска с неограниченной властью. Боэмунд прежде всего обуздал неповиновение войск, приказав у некоторых отрядов, которые опять вдруг в упадке мужества отказались от битвы, поджечь их квартиры, причем более 2.000 строений обратились в пепел. Затем, он приготовился сделать вылазку со всеми силами, на победу или на погибель. Потому что ничего не оставалось: или выгнать и разгромить врага вне крепости, или внутри ее умирать с голоду. Боэмунд озаботился о плане битвы; ярость воинов была усилена молитвой и постом; но лошадей заботливо накормили.

Прежде чем выступить в бой, были посланы к Кербоге послы, чтобы склонить его к миролюбивому отступлению. Эмир сурово отвечал, что оставляет только выбор между обращением в ислам или смертью. С этим был брошен жребий, но он выпал для христиан благоприятнее, чем они могли ожидать. Потому что они могли располагать не более как 150.000 изнуренных воинов, часть которых должна остаться в городе для прикрытия от цитадели, а противник был в несколько раз сильнее; между тем старое расстройство сельджукского мира снова сказалось и здесь. Под знаменами Кербоги находились Ридван Галебский и Декак из Дамаска и сеяли раздор; эмиры и старейшины племен ссорились друг с другом и все сильное вооружение Востока было уже близко к тому, чтобы разрушить самого себя. К этому присоединилось то, что Кербога высокомерно не хотел видеть этих недостатков собственного войска, а христиан считал уже неспособными к серьезной борьбе.

Поэтому, когда утром 28 июня крестоносцы вышли на битву, эмир дал им беспрепятственно перейти мост через Оронт и занять на северном берегу позицию против него. Быстрый удар на двигавшиеся колонны, быть может, сразу обеспечил бы ему победу, но он не видел для себя надобности в этом. Только тогда, когда три четверти крестоносного войска широким фронтом начали нападение, сельджукский отряд на хороших лошадях старался зайти к ним с фланга и тыла, но был здесь твердо встречен Боэмундом и после горячей битвы обращен в бегство. Это оживляющим образом подействовало на наступательное движение христианского фронта и так как одновременно с этим в магометанском войске внутренние ссоры кончились всякого рода неурядицами, то эмиру мосульскому не оставалось ничего больше, как скорее отдать приказ об отступлении. Во время этого отступления сильная армада совсем рассеялась; богатый лагерь ее доставил победителям громадную добычу и, освободившись от ужаснейшей опасности, они чувствовали себя легче и лучше, чем сами могли надеяться даже в смелых мечтах.

Во время всех этих битв за Антиохию, или даже с самого начала крестового похода, среди крестоносного войска нашлись прилежные перья, которые старались изобразить черта за чертой ход событий. Мы обязаны им не только рядом простых и правдивых рассказов, которые имеют неоцененное достоинство для изучения истории того времени, но, кроме того, литературными произведениями еще другого рода. Потому что страстное возбуждение, в котором с самого начала находилась огромная масса пилигримов и которое еще возросло в течение войны, с ужасающей силой подействовало на головы рассказчиков. Им казалось как бы чудом, что они жили теперь на далеком Востоке, среди магометан, в роскоши сирийского ландшафта, вчера еще в смертельном бедствии, сегодня — спасенные и обеспеченные блестящей победой. Спокойное наблюдение пропадало; деятельность фантазии выступала на первый план и скоро густая ткань саги окутала всю историю крестового похода. Героические подвиги, свидетелями которых они были, баснословно преувеличены; к ним придумывались новые и все они связывались с именем того крестоносного князя, к отряду которого принадлежал рассказчик. Так возникла слава Готфрида и Гуго, Раймунда и Роберта, которой они не заслужили, несмотря на всю свою храбрость. Рядом с этим были выдуманы происшествия, которые не имели почти никакой связи с действительными событиями, как, например, трогательная сага о датском королевиче Свене, который будто бы после ухода великого крестоносного войска из Никеи двинулся через Малую Азию со своею невесткой Флориной и 1.500 рыцарей, был предан греками сельджукам, которые напали на него в лесной чаще и убили его и весь его отряд. Но всего больше влияния эта бессознательная творческая деятельность оказала на переработку истории Петра Амьенского.