История кастратов - [69]

Образцовым примером упомянутой долговечности был Маттеуччо. Когда ему было уже за семьдесят, он продолжал петь в церкви у себя в Неаполе, и голос его в полной мере сохранял очарование, гибкость и силу: Манчини уверяет, что прихожане, не имевшие возможности видеть певца, были убеждены, что слышат голос сравнительно молодого человека. Гваданьи и Паккьяротти, самые примечательные певцы второй половины XVIII века, ушли на покой почти одновременно и оба поселились в Падуе. Гваданьи до самой своей смерти пел в кафедральном соборе св. Литония. Умер он в 1792 году. В том же году Паккьяротти, которому минуло пятьдесят два, ушел в отставку и, как сказано, поселился в Падуе. Четыре года спустя его пригласили выступить на официальном приеме в честь генерала Бонапарта — он поневоле явился и пел неохотно. Генерала такая сдержанность совсем не обидела, более того, понимая, что для славы полезно окружать себя знаменитыми артистами, он усадил певца рядом с собой и не отпускал весь вечер. В последующие годы Паккьяротти продолжал неустанно работать, совершенствуя голос, и пел главным образом псалмы Марчелло, который, как сам он говорил, научил его «тому немногому», что он умеет.

Стендаль, проезжая через Падую, был поражен голосом семидесятилетнего Паккьяротти, а беседы со старым певцом произвели на него глубочайшее впечатление: он пишет, что «в течение шести бесед с великим артистом я узнал о музыке больше, чем мог бы узнать из любой книги — мы говорили, словно душа с душой»*. Самое последнее появление Паккьяротти на публике было также и самым трогательным и состоялось в 1814 году, в соборе св. Марка в Венеции. Певцу было уже семьдесят четыре, и пришел он лишь потому, что в тот день были похороны Бертони, его первого и единственного учителя. Можно вообразить, как горевал кастрат, потерявший человека, который всему его научил, привез в Лондон и всю жизнь оставался ему другом. Можно вообразить также его собственные чувства и чувства всех присутствовавших, когда он в последний раз запел в том же соборе, где дебютровал почти полвека назад. Паккьяротти пережил Бертони на семь лет и умер от водянки, моля Бога допустить его к себе «смиреннейшим из певчих».

Фаринелли никогда не переставал петь. За три недели до смерти, в возрасте семидесяти семи лет, он все еще упражнялся по несколько часов в день, аккомпанируя себе на клавесине. Хотя он утверждал, что голос его почти лишился прежней силы, слышавшие его бывали ошеломлены. Из скромности он обычно отказывался петь для посетителей, а если иногда и соглашался, то лишь из боязни показаться невежливым. Аббату Куайе повезло услышать его в Болонье, и вот как он это описывает: «Я слышал его, и уши мои до сих пор полнятся сими звуками. Вам известно, какую роль он играл в Испании, где внушал зависть министрам и вельможам. Ныне он если и не окружен столькими почестями, имеет больше досуга, и знакомство с ним необычайно приятно»¹. Фернан Нуньес также навестил певца и также был тронут звуками его голоса: «Пел он немного, сколько позволил возраст, но помог нам вполне понять, чем был прежде»⁵. Из всех восторженных рассказов последних встреч с Фаринелли самое впечатляющее принадлежит Казанове. Он описывает приезд в Болонью в 1775 году курфюрстины Саксонской. Фаринелли было тогда семьдесят. Едва войдя, она стала просить его спеть, и он сперва вежливо отказался, но так как она настаивала, спел для нее одну из знаменитейших арий своего репертуара. Едва стихла последняя нота, курфюрстина бросилась к нему на шею и воскликнула: «Теперь я могу умереть счастливой!»

Последние занятия

Многие кастраты использовали свою отставку с пользой, не зависящей от состояния голоса, — слушали начинающих певцов, давали им советы, участвовали в их обучении. В какой-то мере то была плата за известность, однако тут несомненно проявлялась и потребность в связи с подрастающим поколением, особенно с юными кастратами, к которым старшие питали самую горячую симпатию. Как драгоценен был бы для нас любой обрывок такой беседы двух виртуозов, принадлежащих к разным генерациям! Разумеется, как нетрудно вообразить, старшие передавали младшим некие секреты вокального мастерства, но чисто по-человечески — что рассказывали старики дебютантам о своей жизни? Звучала ли в этих рассказах откровенная удовлетворенность или еле скрываемая горечь? Только ли ради поощрения в предстоящей им карьере посещали молодые певцы старых или не в меньшей степени ради утешения? А если так, что можно было сказать тем, кто готовился к дебюту на пороге XIX века, когда уже начинали приниматься меры против использования кастратов в качестве певцов и близилось окончательное крушение мира, столь триумфально приветствовавшего их предшественников? Очень хотелось бы знать, например, что говорил Паккьяротти юным певцам, навещавшим его в Падуе именно в тот критический период, когда судьба кастратов должна была вот-вот решиться навсегда. Ничуть не больше известно о многих беседах, которые на тридцать или сорок лет раньше вел Фаринелли с молодыми виртуозами, когда тем удавалось нарушить его болонское уединение. Известно только, что он принимал их с обычной для него любезностью и скромностью — никогда не просил их спеть, так как это могло их смутить, но если кто-то сам желал исполнить несколько арий и получить совет, он неизменно и с готовностью соглашался. Некоторые кастраты, выйдя в отставку, не просто начинали преподавать, но и делались в этой области почтенными профессионалами: скажем, Бернакки устроил школу прямо у себя дома, на улице Рива Рено в Болонье — тут он следовал примеру Този и его учителя Пистокки, постепенно превративших столицу провинции Эмилия в главный после Неаполя центр вокального образования. Из школы Този и Пистокки вышло несколько знаменитостей — таких как певица Виттория Тези или Манчини, впоследствии учитель пения при австрийском дворе, или великий итальянский тенор Аннибале Рио Фабри, служивший в Королевской капелле в Лиссабоне, или не менее знаменитый германский тенор Антон Рааф, которому лет через сорок предстояло сыграть критского царя Идоменея в мюнхенской постановке оперы Моцарта «Идоменей». Кастрат Джузеппе Априле вышел в отставку в 1785 году — через два года после того, как сменил Каффарелли в должности primo musico Королевской капеллы в Лиссабоне — и также посвятил себя преподаванию вокального мастерства. Он мог гордиться, что среди его учеников был Доменико Чимароза. Кроме того, прежде чем окончательно удалиться на покой в свой родной городок Мартина Франка близ Таренто, он издал несколько сборников упражнений в сольфеджио для голоса.