История иудаизма - [210]

В 1925 году Лео Бек присвоил раввинское звание морену («наш учитель») философу с совсем иным темпераментом и жизненным опытом — яркому богослову Францу Розенцвейгу, который с тридцати пяти лет и до смерти (1929) был прикован к постели параличом. Подобное признание было скорее актом дружбы и сострадания, чем знаком одобрения оригинальной экзистенциальной философии, изложенной Розенцвейгом в труде «Звезда избавления», опубликованном в 1921 году. Розенцвейг родился в Касселе в практически полностью ассимилированной состоятельной семье, сохранившей лишь слабую связь с иудаизмом; многие его друзья и родственники приняли христианство. Под влиянием одного из них, Ойгена Розенштока-Хюсси, ставшего протестантским богословом, Розенцвейг вечером 7 июля 1913 года и сам решил креститься, но при условии, что он станет «христианином-евреем». Той же осенью он попробовал испытать свою решимость, посетив в Судный день службу в ортодоксальной синагоге Берлина. Легенда о том, что под влиянием торжественной литургии Розенцвейг вышел из синагоги с твердой решимостью возвратиться к вере отцов, скорее всего, родилась позже, но — и это уже не легенда, а факт — вскоре после этого события он «вернулся» к иудаизму, будучи уверенным: все, что необходимо ему и другим таким же ассимилированным евреям, — это вновь обрести утраченное наследие. Основные идеи «Звезды избавления» Розенцвейг записывал на почтовых карточках, которые отправлял домой с фронта Первой мировой войны. Здесь появилась и идея о значении откровения как исторической и экзистенциальной реальности, сформировавшаяся в активной переписке, которую вели во время войны Розенцвейг и Розеншток. Во время войны Франц успел еще и побывать в Берлине для изучения еврейских источников, тяготясь своим невежеством в этой области. В Берлине он стал близким другом Германа Коѓена, а также встречался с Мартином Бубером, с которым впоследствии, в 1920-х годах, тесно сотрудничал [21].

Весь этот опыт во многом отражен в «Звезде избавления». Евреи («Синагога», как выражается Розенцвейг) изображаются как метаисторическое сообщество, объединенное молитвой, циклическим религиозным календарем и литургией, где выражены чаяния духовного спасения и воплощения эсхатологического обетования. Иудаизм — это «огонь», служащий парой спасительному «пламени» божественного света в христианстве. Как и Коѓен, Розенцвейг считал, что иудаизм и христианство в равной степени истинны для своих последователей: каждая из этих религий — лишь частичная истина, которая в конце времен уступит место истине абсолютной. В откровении с точки зрения иудаизма важнее всего то, что оно представляет собой непрерывное вступление Бога в отношения с человеком. Божественная любовь пробуждает в человеке ответную любовь, которая находит выражение и в отношении человека к ближнему. Бог призывает каждого «по имени и фамилии», укрепляя индивида в его конечном существовании и благословляя его встречей с вечностью.

Во время войны Розенцвейг познакомился с «аутентичным» образом жизни некоторых ортодоксальных евреев Восточной Европы и остро осознал недостаток собственных знаний в области еврейских первоисточников. Поэтому после войны он организовал во Франкфурте Свободный еврейский дом учения (Das Freie Jüdische Lehrhaus), чтобы дать онемеченным евреям, не имеющим достаточного еврейского образования, возможность штудировать классические еврейские тексты в дружеском окружении, понимающем и принимающем их стремление вернуть свою еврейскую идентичность. Оказалось, что такой школы, как Дом учения, остро не хватало немецким евреям — и не только наиболее ассимилированным. Среди тех, кто присоединился к Розенцвейгу во Франкфурте, был и Мартин Бубер, с которым Франц дружил с берлинских времен, и они вдвоем взялись за новый немецкий перевод Библии, язык которого старались максимально приблизить к ивритскому оригиналу: тем самым перевод должен был поражать читателя и заставлять его заинтересоваться текстом. После смерти Розенцвейга проект остался неоконченным; завершал его один Бубер уже в 1950-х годах.

В отличие от Розенцвейга, Мартин Бубер получил традиционное еврейское образование еще в детстве, во Львове, где жил у деда, Шломо Бубера — состоятельного человека, сочетавшего активную деловую жизнь с научной публикацией мидрашей и средневековой раввинистической литературы. Сам Мартин отошел от соблюдения религиозных обрядов в подростковом возрасте, через некоторое время — в двадцать с небольшим лет — ударился в сионизм, а к двадцати шести годам приступил к изучению хасидизма; это последнее прославило его в еврейском сообществе и стало центральным делом его жизни. Первоначально Бубер испытывал к хасидизму эстетический интерес — его первой работой стали вольные переводы на немецкий язык рассказов рабби Нахмана из Брацлава (1906), за которыми в 1908 году последовали «Легенды о Бааль-Шеме», — однако постепенно он разглядел в хасидизме концепцию личной набожности как сути иудаизма. От интереса Бубера к хасидизму и от его участия во время Первой мировой войны в работе Еврейского национального комитета, помогавшего евреям Восточной Европы, тянется прямая нить к его самой влиятельной работе «Я и Ты», опубликованной в 1923 году, как раз тогда, когда он начал работать во франкфуртском Доме учения вместе с Розенцвейгом. Основной постулат буберовской философии диалога, немало почерпнувшей из читанных Бубером в юности работ немецкого христианского философа XIX века Людвига Фейербаха, состоит в том, что у человека есть две формы отношения к миру: «Я — Ты» и «Я — Оно». Современные человеческие отношения в основном скатились до уровня «Я — Оно», прагматичного и утилитарного. В этом типе отношений субъект является доминирующим и использует объект в своих интересах. Для восстановления отношения «Я — Ты», в котором два индивида выступают субъектами экзистенциальной встречи, диалога, характеризующегося полнотой и постоянным присутствием обоих участников, требуется определенное усилие. Наиболее совершенное выражение такого диалога — взаимоотношения между человеком и Вечным «Ты», то есть Богом. Бог может присутствовать и в событиях повседневной жизни — везде, где есть место подлинному диалогу, — но существование Вечного «Ты» нельзя доказать, его могут лишь осознать те, кто обладает чувствительностью к нему, как это происходит в хасидских преданиях [22].