История глаза - [4]
— Что с тобой? — спросила Симона.
Она в шутку пнула меня ногой и случайно задела револьвер, лежавший в кармане. Раздался оглушительный выстрел, и мы оба вскрикнули. Пуля не попала в меня, но когда я вскочил на ноги, мне показалось, что я уже на том свете. Даже Симона побледнела и осунулась.
В тот день нам совсем не хотелось ласкать друг друга.
Мы только долго-долго целовались, чего никогда раньше не делали.
Так прошло несколько дней; возвращались мы поздно ночью и ложились спать в её комнате, где я прятался до наступления темноты. Симона приносила мне поесть. Её мама, которую никто не принимал в расчёт (в день скандала, едва заслышав крики, она убежала из дома), безропотно с этим смирилась. Что же касается слуг, они с давних пор были преданы Симоне благодаря её щедрым чаевым.
От них мы узнали о том, что Марсель упрятали в лечебницу и в какую именно. Теперь мы постоянно думали только о ней, о её болезни, о том, как ей одиноко, как к ней пробраться и, возможно даже, устроить ей побег.
Как-то раз я попытался изнасиловать Симону.
— Ты с ума сошёл! — закричала она. — Глупенький, мне это совершенно не интересно… в постели… как почтенную мать семейства! Вот если бы Марсель…
— Ах так! — разочарованно сказал я, хотя в глубине души был полностью с нею согласен.
Тогда она ласково прижалась ко мне и задумчиво прошептала:
— …когда она увидит, как мы занимаемся любовью… она пописает… вот так…
Я ощутил, как по моим ногам заструился прелестный ручеёк. Как только она кончила, я тоже помочился на неё. Потом я встал, сел ей на голову и изверг ей на лицо сперму. Она испытывала безумное наслаждение, вдыхая запах нашего счастья.
— Ты пахнешь, как Марсель, — сказала она, уткнувшись носом в мою ещё не просохшую попу.
Порой нас охватывало жгучее желание заняться любовью. Но ещё больше нам хотелось дождаться Марсель; её вопли стояли у нас в ушах, рождая в воображении мрачные мечты. Эти мечты вскоре переросли в один сплошной кошмар. Улыбка Марсель, её молодость, её рыдания, её стыдливость, из-за которой она краснела, покрываясь испариной, срывала с себя платье и подставляла свою очаровательную округлую попу под поцелуи грязных ртов, исступление, заставившее её закрыться в шкафу и мастурбировать с таким ожесточением, что она даже описалась, — всё это будило в нас самые извращённые, мучительные желания. Симона, державшаяся во время скандала с невиданной дотоле дерзостью (она даже не прикрылась, а наоборот — ещё шире расставила ноги), никак не могла забыть неожиданного оргазма, вызванного её собственным бесстыдством, воем и наготой Марсель и отличавшегося такой силой, какой она раньше и вообразить себе не могла. Как только она обнажала передо мной свою попу, в её памяти тотчас всплывал образ неистовствующей, обезумевшей, раскрасневшейся Марсель, который наделял её страсть ошеломляющей силой, словно бы такое кощунство придавало её действию ещё более отвратительный и гнусный вид.
Болотистая область ануса — которую можно сравнить только с паводком и грозой или удушливыми испарениями вулканов, поскольку, когда она оживает, разражается некая катастрофа, подобная грозе или извержению вулкана, — эта область отчаяния, которой Симона с бесстыдством, не предвещавшим ничего, кроме жестокостей, меня гипнотизировала, отныне превратилась для меня в подземное царство некоей Марсель, заточённой в темницу и ставшей добычей кошмаров. В такие минуты мне всегда вспоминалось опустошённое оргазмом лицо девочки, рыдания которой прерывались воплями.
И когда я разбрызгивал семя, Симона тотчас представляла себе губы и попу Марсель, обильно измазанные им.
— Ты мог бы кончить ей прямо на лицо, — говорила она мне, усердно размазывая мою сперму по своей попе, «чтобы она задымилась.»
Солнечное пятно
Все другие женщины и мужчины нас не интересовали. Мы мечтали только о Марсель. В ребяческих грёзах мы представляли себе, будто она повесилась, была тайно погребена и стала страшным привидением. Однажды вечером, наведя подробные справки, мы отправились на велосипедах в лечебницу, в которую её упрятали. Менее чем за полчаса мы покрыли двадцать километров, отделявших нас от окружённого парком замка, который одиноко высился на нависшем над морем утёсе. Мы знали, что Марсель лежит в 8-й палате, но чтобы выяснить, где она расположена, нужно было попасть внутрь здания. Мы надеялись, что сможем пробраться в палату через окно, предварительно перепилив решётку. Пока мы пытались установить, где именно находится Марсель, наше внимание привлек один странный призрак. Перепрыгнув через ограду, мы очутились в парке. Деревья раскачивал сильный ветер. Внезапно на втором этаже открылось окно, и чей-то силуэт прицепил простыню к пруту решётки. Простыня захлопала на ветру, окно мгновенно закрылось, и мы так и не успели рассмотреть, чей же это был силуэт.
Мне трудно передать треск огромного белого полотна, подхваченного струёй свежего воздуха; он перекрывал даже шум моря и вой ветра. Я впервые увидел, как Симона пришла в волнение, вызванное не её собственным бесстыдством; она прижалась ко мне с судорожно бьющимся сердцем, не отрывая взгляд от бесновавшегося в ночи призрака. Казалось, будто само безумие раскинуло свой шатёр над этим зловещим замком.
«Процесс Жиля де Рэ» — исторический труд, над которым французский философ Жорж Батай (1897–1962.) работал в последние годы своей жизни. Фигура, которую выбрал для изучения Батай, широко известна: маршал Франции Жиль де Рэ, соратник Жанны д'Арк, был обвинен в многочисленных убийствах детей и поклонении дьяволу и казнен в 1440 году. Судьба Жиля де Рэ стала материалом для фольклора (его считают прообразом злодея из сказок о Синей Бороде), в конце XIX века вдохновляла декадентов, однако до Батая было немного попыток исследовать ее с точки зрения исторической науки.
«Человеческий ум не только вечная кузница идолов, но и вечная кузница страхов» – говорил Жан Кальвин. В глубине нашего страха – страх фундаментальный, ужасное Ничто по Хайдеггеру. Чем шире пустота вокруг нас, тем больше вызываемый ею ужас, и нужно немалое усилие, чтобы понять природу этого ужаса. В книге, которая предлагается вашему вниманию, дается исторический очерк страхов, приведенный Ж. Делюмо, и философское осмысление этой темы Ж. Батаем, М. Хайдеггером, а также С. Кьеркегором.
Без малого 20 лет Диана Кочубей де Богарнэ (1918–1989), дочь князя Евгения Кочубея, была спутницей Жоржа Батая. Она опубликовала лишь одну книгу «Ангелы с плетками» (1955). В этом «порочном» романе, который вышел в знаменитом издательстве Olympia Press и был запрещен цензурой, слышны отголоски текстов Батая. Июнь 1866 года. Юная Виктория приветствует Кеннета и Анджелу — родственников, которые возвращаются в Англию после долгого пребывания в Индии. Никто в усадьбе не подозревает, что новые друзья, которых девочка боготворит, решили открыть ей тайны любовных наслаждений.
Лаура (Колетт Пеньо, 1903-1938) - одна из самых ярких нонконформисток французской литературы XX столетия. Она была сексуальной рабыней берлинского садиста, любовницей лидера французских коммунистов Бориса Суварина и писателя Бориса Пильняка, с которым познакомилась, отправившись изучать коммунизм в СССР. Сблизившись с философом Жоржем Батаем, Лаура стала соучастницей необыкновенной религиозно-чувственной мистерии, сравнимой с той "божественной комедией", что разыгрывалась между Терезой Авильской и Иоанном Креста, но отличной от нее тем, что святость достигалась не умерщвлением плоти, а отчаянным низвержением в бездны сладострастия.
Три тома La part maudite Жоржа Батая (собственно Проклятая доля, История эротизма и Суверенность) посвящены анализу того, что он обозначает как "парадокс полезности": если быть полезным значит служить некой высшей цели, то лишь бесполезное может выступать здесь в качестве самого высокого, как окончательная цель полезности. Исследование, составившее первый том трилогии - единственный опубликованный еще при жизни Батая (1949), - подходит к разрешению этого вопроса с экономической точки зрения, а именно показывая, что не ограничения нужды, недостатка, но как раз наоборот - задачи "роскоши", бесконечной растраты являются для человечества тем.
Литературное наследие маркиза де Сада (1740–1814) — автора нашумевших своей «непристойностью» романов «Жюстина», «120 дней Содома», «Жюльетта» и др. — оказало заметное влияние на становление современного литературного и философского языка, а сам «божественный маркиз» стал одной из ключевых фигур в сегодняшних спорах вокруг так называемого модернистского проекта, связанного с верой во всемогущество человеческого разума. Публикуемые в настоящем издании работы крупнейших мыслителей современной Франции (Ж.
...Я включил телевизор и, не смотря на спящих соседей, сделал его погромче. Достал с полки чистую тетрадь и озаглавил будущий дневник: «Люди. Мысли. События». Буду писать о тех, кто мне чем-то интересен и о том, что не даёт оставаться спокойным. Вспоминать события придётся с самого начала....
Свод правил, благодаря которым преступный мир отстраивает иерархию, имеет рычаги воздействия и поддерживает определённый порядок в тюрьмах называется - «Арестантский уклад». Он един для всех преступников: и для случайно попавших за решётку мужиков, и для тех, кто свою жизнь решил посвятить криминалу живущих, и потому «Арестантский уклад един» - сокращённо АУЕ*.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Иногда нам кажется, что мы сходим с ума. Медленно катимся в пропасть, сами того не осознавая мы даем этому случиться и это случается. Застреваем в пучине своих мыслей и не можем из нее выбраться. Главный герой – изможденный смертью своей матери молодой человек, который начинает видеть очень странные вещи и дает им охватить себя. Американские горки, пятна на банане, новый диван, Катарсис.
«Депеш Мод» – роман о юношеском максимализме и старческой смерти, книга о дружбе, ненависти и предательстве, рассказ о надежде и отчаянии. Панк как жизненная стратегия, музыка как среда обитания, религия как опиум для народа, постиндустриальный Харьков как место действия и главный герой… Первый роман Сергея Жадана «Депеш Мод» (2004), переведен уже на восемь языков.
Артур Аристакисян (1961) — режиссер фильмов «Ладони» (1993) и «Место на земле» (2000). Проза публикуется впервые.