История Фридриха Великого - [71]

   Фридрих просил только возвратить ему его стихотворения и оставить в Потсдаме камергерский ключ и патент на пенсион. Вольтер не исполнил желания короля, выехал из города тайком и едва прибыл в Лейпциг, как уже начал печатать статейки, оскорбительные для короля и его Академии. За это, при въезде во Франкфурт, он был схвачен по приказанию Фридриха и до тех пор содержим под стражей, пока чемодан его с требуемыми вещами не {235} прибыл в Берлин. И после всего этого Фридрих был еще настолько милостив, что переписывался с Вольтером и осыпал его подарками до самой смерти.

   Другой французский ученый, д'Аламбер, напуганный примером Вольтера, не соглашался переселиться в Пруссию, несмотря на самые лестные и заманчивые предложения Фридриха. В 1755 году король имел с ним личное свидание в Везеле, но и тут не удалось ему убедить упрямого француза. Но между королем и д'Аламбером завязалась ученая переписка, содержание которой чрезвычайно любопытно. В ней, между прочим, находим мы случай, который прекрасно обличает взгляд Фридриха на свободу мысли и свободу печати.

   Редактор газеты "Нижнерейнский курьер" в 1741 году напечатал краткое известие о смерти французского адвоката Лоазо де Молеона. Родные адвоката нашли в этом некрологе некоторые ошибки и до того обиделись, что решили через д'Аламбера просить Фридриха о наказании редактора за это оскорбление. Фридрих одним махом пера хотел образумить и д'Аламбера и честолюбивое семейство адвоката. Вот что он ему написал:

   "Надеюсь, что семейство де Молеон дозволит мне не тревожить редактора "Нижнерейнской газеты", потому что без свободы писать разум остается во тьме. Мне кажется, что фамилия де Молеон обучалась в школе Ле Франса де Перпиньяна; она полагает, что глаза целой Европы обращены на нее, и что мир исключительно занят одним этим семейством. Но я, живущий в Германии и довольно коротко знающий все дела Европы, смею уверить фамилию де Молеон, что здесь даже никто не подозревает о ее существовании. Клятвенно уверяю вас, что в целой Германии никто не противится дворянству этого семейства; что для Регенсбургского сейма решительно все равно, отчего умер адвокат де Молеон: от нароста ли на сердце или от порыва кровеносной жилы; и что, наконец, все адвокаты Парижа, все его чиновники, президенты и даже сам канцлер имеют право жить и умереть, как им заблагорассудится. В Германии обещают не обращать на это внимания".

   Но д'Аламбер не удовольствовался таким ответом и снова обеспокоил короля просьбой семейства де Молеон. Тогда Фридрих написал ему: {236}

   "Признаюсь, мне очень смешно, что семейство незначительного адвоката поднимает такую пыль из пустой генеалогической ошибки. Напротив, ваш адвокат или его семейство должны бы гордиться, что хоть этим сходствуют со многими великими людьми, которых генеалогия так же неверна. Но если уж надо непременно успокоить неутешное семейство, то я надеюсь, что у нас в Германии найдутся ученые, которые произведут покойного адвоката по прямой линии, пожалуй, хоть от королей Леона и Кастилии, а издатель "Нижнерейнской газеты" охотно поместит их открытие в своих столбцах. Вот все, что я могу сделать для успокоения этих двух важных особ. Горжусь таким посредничеством и непременно напишу в моих записках, что после содействия моего к восстановлению мира между Польшей и Оттоманской Портой, я имел счастье споспешествовать примирению Молеона с нижнерейнским газетчиком. Надеюсь, что вы теперь будете мною довольны. Сколько могу, хлопочу о примирении обеих партий; я предлагаю и средства, и пути. Вероятно, я достигну цели, если мне только не будет труднее поладить с семейством Молеон, чем с султаном и его великим визирем. Уполномочиваю вас, ко благу Европы, подписать этот важный мир и тем возвратить спокойствие и духовную свободу рейнскому издателю, без чего он никак не может трудиться для публики".

   Фридрих вообще дозволял всем и каждому высказывать свободно свои мнения, хотя бы они даже касались его собственной особы.

   Множество анекдотов в таком роде доказывают, с каким великодушием и чувством собственного достоинства он обходился с людьми, его лично оскорблявшими. Магистрат маленького городка донес ему, что живший там писатель в одном из своих сочинений вознес хулу на Бога, на короля и на одного из членов магистрата. Король отвечал:

   "Если он вознес хулу на Бога -- это знак, что он его не знает; за то, что он хулил меня -- я прощаю; но за хулу на одного из членов магистрата повелеваю посадить его немедленно под арест -- на четверть часа".

   В другой раз, когда королю сказали, что один ученый отзывается о нем оскорбительно и дерзко, он спросил:

   -- А может ли он выставить против меня 200.000 человек?

   -- Нет, ваше величество. {237}

   -- Нет? Так пусть его говорит, что угодно. Языком он мне не повредит, а когда наговорится, то и сам перестанет.

   Издатель, предприняв дорогое, но плохое издание, надеялся на поддержку Фридриха, но король ничего не дал, и он понес значительные убытки. В отмщение он начал везде бранить короля.

   -- А сколько он потерял? -- спросил Фридрих.