История Фридриха Великого - [60]

   "Никогда не видывал я зрелища умилительнее, -- пишет Билефельд. -- Роскошь дворов, торжества, которые иногда рождаются по манию государей, часто бывают обманчивы; это род апофеоза, который монархи сами себе составляют, и где народ является только исполнителем их желания, а не действователем по собственному побуждению. Но здесь не было ничего подготовленного, все сделалось мгновенно, само собой, под влиянием одной народной любви к Фридриху и всеобщего умиления. Король был глубоко тронут привязанностью своих подданных, на лице его выражалось чувство собственного достоинства и счастье быть монархом такого доблестного народа. Приветливо кланялся он на обе стороны и только по временам убеждал народ, чтобы он не теснился, остерегался лошадей и не причинил себе как-нибудь вреда в давке. С теми, которые близко подходили к коляске, он вступал в разговор и тем еще более возбуждал всеобщий энтузиазм.

   Вечером того же дня, когда иллюминованные улицы кипели народом и оглашались веселым говором и музыкой, на окнах везде красовалась надпись:

Vivat Fridericus Magnus! {201}

   Король опять приказал подать экипаж, чтобы снова прокатиться по городу. Но на этот раз Фридрих, закутавшись в плащ, крепко прижался в уголок коляски и надвинул шляпу почти на самые глаза. Коляска неслась быстро по разным маленьким, полуосвещенным улицам и закоулкам. Наконец, в довольно отдаленной части города она остановилась перед крыльцом небогатого домика, в мезонине которого мелькал слабый огонек, Фридрих поспешно выскочил из коляски и стал взбираться по узкой и крутой лестнице. Здесь, наверху, в небольшой, но чистой комнатке, стояла кровать с полузадернутыми белыми занавесками. На кровати лежал старик, потухающий взгляд которого показывал, что жизнь в нем мерцает последними лучами, как слабый свет лампады, озарявшей скромную его келью. Фридрих с жаром схватил руку умирающего.

   -- Как! -- вскричал он. -- Вы ли это, мой добрый, верный друг? Боже мой! В каком положении я вас нахожу! В минуту, когда я возвращаюсь домой, чтобы успокоить утомленную душу в вашей беседе, чтобы отогреть сердце в ваших объятиях, когда народ прославляет мое имя и празднует мир Германии, единственный друг, который один может вполне оценить мои теперешние чувства -- на одре болезни и страдания! {202}

   -- Я еще раз вижу ваше величество, -- ответил старик слабым голосом, -- я слышал о вашей славе и торжестве народа. Этого для меня довольно -- теперь я умру спокойно!

   -- Нет, -- возразил Фридрих, -- вы не умрете! Вам надо еще жить для счастья моих подданных и для моего собственного. Вспомните: вы одни остались у меня из малого семейства моего сердца!

   Больной сделал усилие, чтобы схватить руку короля и поцеловать ее, но Фридрих не допустил его до этого. Старик не мог более говорить, но взор его выражал глубокое чувство скорби и благодарности. Он знал, что расстается с венценосным другом своим навеки. Фридрих не вынес этого взора. Слезы навернулись у него на глазах, он крепко сжал руку старика обеими руками, молча наклонил голову в знак прощания и поспешно вышел.

   Больной старик был его наставник Дюган. На другой день утром Фридриху донесли, что Дюган в эту ночь умер. Скорбь короля об утрате друга обратилась в нежную привязанность к детям покойного. С этих пор он стал думать о судьбе сирот с истинно отеческой заботливостью.

   Война Австрии с Францией продолжалась еще долгое время и кончилась в 1748 году Ахенским миром. В мирном договоре Австрия, по требованию Франции, вторично признала Силезию собственностью Фридриха. Но дружеские отношения прусского короля и Людовика XV давно уже разрушились. Сарказмы Фридриха глубоко уязвили самолюбие французского короля, который и так смотрел на него, как на врага католической церкви. На усиленную просьбу Фридриха о помощи в последнюю решительную для Пруссии войну Людовик прислал ему самый обязательный и вежливый отказ. Он приводил такие причины, на которые прусскому королю нечего было отвечать, но в которых явно обнаруживалась неохота Франции вступаться в его дела. За это Фридрих так же вежливо, но с тонкой, язвительной иронией известил Людовика о заключении Дрезденского мира. Несмотря на эти личные неудовольствия обоих королей, трактат Пруссии с Францией должен был оставаться во всей силе до 1756 года. Но будущее обещало грозу неминуемую. Фридрих, при всей доброте и чистосердечии, был тверд в своих убеждениях и не прощал обиды, а тем более предательства. {203} В этом отношении английский посланник, который приезжал в Берлин для переговоров по случаю Ахенского мира, в донесении своему двору очень верно определил характер прусского короля:

   "Сердце Фридриха, -- писал он, -- драгоценный алмаз, но он оправлен в железо!"

{204}

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Жизнь Фридриха до Семилетней войны

   Мирное время возвратило Фридриха опять к заботам и трудам государственным. Одиннадцать лет спокойного правления дали ему средства сделать переворот во всех отраслях государственного быта.

   Церковь, законодательство, политическая экономия, поземельное управление, науки, искусства -- все пришло в движение и стало быстро развиваться в новых формах, по новым идеям и положениям. Его неутомимая деятельность сделалась рычагом, который вдруг подвигал все пружины многосложной государственной механики. Когда столица отдыхала еще от дневных трудов, свечи в уединенном кабинете короля показывали, что он уже трудится для народа и, как заботливый отец, жертвует своим покоем думам о будущем счастье своих детей. Каждый день Фридрих вставал в пять часов утра и до девяти, до первого доклада, работал, не вставая с места, над новыми проектами различных улучшений.