История философии - XX век - [42]

В моем представлении, утверждение, что экзистенциалисты прежде всего интересуются человеком, может быть принято при условии, что мы признаем, что это генерализация, не свободная от тех дефектов, которыми страдают генерализации. Важно понимать, что подразумевается под нашим утверждением, что экзистенциалисты интересуются человеком. Во-первых, их не заботит человек, который может быть рассмотрен как объект, подобно любому другому объекту, при помощи научного метода. Человек может превратить самого себя в объект и рассматривать себя в качестве одного из видов вещей, которые вместе мы называем миром и каждый из которых может быть изучен с различных точек зрения в безличном и объективном разуме ученого. Человек может исследовать себя, например, с точки зрения биохимика, анатома, психолога или социолога. Однако, хотя человек может объективировать себя, он также является субъектом, что доказывается уже его способностью к самообъективации.

Однако здесь опять возможно непонимание. Можно подумать, что экзистенциалисты обращаются к замкнутому на себя человеческому эго. Это ошибочно, так как для экзистенциалистов первично данным является человек-в-мире. Хайдеггер говорил, что скандал в философии заключается не в отсутствии доказательств внешнего мира, а в том, что их вообще стали доискиваться. Марсель избегает разрыва между замкнутым на себя картезианским эго и внешним миром, настаивая на первичном характере инкарнации, воплощения, и концентрируясь на таких духовных активностях человека, как любовь, надежда и верность, которые включают отношение человека к человеку и раскрывают субъекта как сущностно "открытого". Человек для экзистенциалистов — это конкретная человеческая личность, а не абстрактный эпистемологический субъект. Однако в то же время он рассматривается под особым углом зрения, то есть как свободный, самотворящий и само-трансцендирующий субъект.

Используя слова "само-творящий" и "само-трансцендирующий", я хочу сказать, что то, чем становится человек, зависит для экзистенциалистов от его свободы и выбора. И человек трансцендирует себя в том смысле, что он не может быть идентифицирован со своим прошлым. И, по меньшей мере для Ясперса и для Марселя, человек также является само-трансцендирующим субъектом в том смысле, что он не только может входить в сферу интерперсональной коммуникации, но и устанавливать личное отношение к трансцендентному.

Однако было ошибкой считать, что экзистенциалисты занимаются академическим анализом человека как свободного существа, подобно тому, как это делает научный анализ, представленный, например, физиологом. Скорее, они пытаются понять человеческую свободу в связи с проблемой аутентичного выбора. Кьеркегор привлек внимание к тому, что означает быть экзистирующим индивидом, и прежде всего — что это означает для христианина. И он делал это для того, чтобы прояснить и облегчить выбор. Колеблется ли человек вместе с толпой, едва ли заслуживая право называться экзистирующим индивидом, или становится путем свободного выбора тем, что он есть, конечным индивидом, связанным с Богом, — это вопрос, ответить на которой можно только экзистенциально, то есть свободным выбором; и никакая интеллектуальная диалектика и чистое теоретизирование не могут заменить выбор. Думать, что они могут сделать это, было, по Кьеркегору, одной из главных ошибок абсолютных идеалистов. Однако, хотя теоретизирование не может разрешить экзистенциальные проблемы, размышление способно прояснить и облегчить выбор. Философ должен быть занят прояснением человеку возможностей выбора и демонстрацией того, какой выбор является подлинным. По Сартру, философ не может учреждать абсолютно значимый набор объективных ценностей, как и наставлять индивида в том, каким должен быть его моральный выбор. Но он может сделать ясной неизбежность выбора, показать его природу и различие между подлинным и неподлинным выбором так, чтобы человек осознал, что он есть, и приготовился встретиться с собой с открытыми глазами. С другой стороны, хотя Камю не утверждает, что философ может указывать индивиду, как ему в точности вести себя в абсурдном мире, он может привлечь внимание человека к природе мира и к возможностям выбора и поведения.

Верно, что Марсель может показаться исключением из этих обобщений. Идея свободы занимает в его философии менее значительное место, чем в философии Сартра или даже Ясперса. Дух его мысли, раскрывающийся в стремлении исследовать сферу Бытия, является более созерцательным, более "метафизичным", чем дух сартровской мысли, которая драматически развернута в сторону действия. Тем не менее едва ли мы можем читать произведения Марселя, не осознавая его заботы о демонстрации того, что значит быть человеком в полном смысле этого слова.

Мне следует признать, однако, что утверждение, что экзистенциалисты настроены на обеспечение опыта подлинной свободы, не приложимо к Хайдеггеру, если мы будем принимать во внимание его собственное объяснение своих интенций. Ибо хотя Хайдеггер и проводит различие между подлинной и не подлинной экзистенцией, он протестовал против того, что это различие является исключительно техническим, и никоим образом не собирался делать некий призыв. Если, следовательно, мы будем настаивать на применимости к Хайдеггеру того, что я говорил об экзистенциалистах вообще, мы совершим насилие над его мыслью. Единственным оправданием этого служит то, что именно "непонятый" Хайдеггер-экзистенциалист оказал наиболее широкое воздействие на публику. В своем действенном влиянии его философия преодолела заявленные интенции ее автора.