История ересей - [142]

Когда папа Александр III был изгнан из Рима Фридрихом Барбароссой и антипапой Виктором, то он прибыл во Францию и созвал большой собор в Туре. Собрание было огромное; в нем участвовало семнадцать кардиналов, сто двадцать четыре епископа (в том числе Фома Беккет) и сотни аббатов, не считая множества других духовных лиц и мирян. Собор прежде всего, как следует, предал анафеме антипапу, а затем обратил свое внимание на ересь, которая, зародившись в Тулузе, распространилась, подобно заразной болезни, по всей Гаскони, всюду поражая своим ядом верных чад церкви. Епископам этих стран было приказано предавать анафеме всех, кто дозволит еретикам селиться на своих землях или будет что-либо продавать им или сам покупать у них; исключенные таким образом из общения с людьми, они были бы вынуждены отказаться от своих заблуждений; князьям предписывалось заточать еретиков в тюрьмы, а имущество их конфисковать. Но состоявшийся через два года съезд в Ломбере (близ Альби) показал, как заблуждался папа, думая, что можно запереть еретиков в карантин. На этом съезде состоялся публичный диспут между представителями католической церкви и Bonshommes; на диспуте присутствовали Понс, архиепископ Нарбоннский, несколько епископов и более сильных сеньоров, между прочим Констанция, сестра короля Людовика VII и супруга Раймунда Тулузского, Тфенкавель из Безье, Сикар из Лотрека и многие другие. Почти все население Ломбера и Альби отозвалось на приглашение, и, несомненно, съезду этому придавали значение крупного государственного дела. Обе стороны избрали третейских судей. Ход диспута известен нам из многих католических источников; но для нас этот инцидент интересен потому только, что из него мы видим, что ересь уже ускользнула из власти местных церквей, что разум восторжествовал над насилием, что еретики нисколько не скрывали своих убеждений и что католические богословы были вынуждены уступить своим противникам и согласиться делать ссылки только на Новый Завет. Бессилие церкви обнаружилось еще в том, что съезд, разбив все положения еретиков, должен был ограничиться лишь запрещением дворянам Ломбера оказывать покровительство катарам. На следующий год на соборе в Кабестене Понс, архиепископ Нар-боннский, доставил себе платоническое удовольствие, подтвердив заключения Ломберского съезда. Деморализация достигла таких размеров, что Понс не мог наказать нескольких монахов цистерцианского ордена за то, что они самовольно покинули монастырь и открыто стали жить с любовницами; архиепископ, видя свое бессилие, обратился, по-видимому безрезультатно, к Александру III.

Церковь была явно беспомощна; тот факт, что она, осуждая учение еретиков, не могла коснуться их самих, ясно свидетельствует, что у нее не было средств вести борьбу со столь сильным врагом. И дворяне, и простой народ не хотели быть ее орудием, а без их помощи все церковные проклятия были, конечно, пустыми словами. Катары поняли это, и через два года после съезда в Ломбере они, в 1167 году, созвали свой собор в Сен-Феликсе-де-Караман, близ Тулузы. Председательствовать на соборе прибыл из Константинополя епископ Никита, их высшее духовное лицо; прибыли также делегаты и из Ломбардии. На этом соборе был осужден видоизмененный дуализм конкоррецианов и были избраны епископы на вакантные кафедры Тулузы, Валь-д’Арана, Каркассона, Альби и территории Франции к северу от Луары; на последнюю кафедру был избран Роберт Сперонский, позднее укрывшийся в Ломбардии, где он дал свое имя секте сперонистов. Кроме того, на этом соборе были избраны комиссары для разграничения Тулузской и Каркассонской епархий. Одним словом, все дело велось так, как будто это был собор независимой и признанной церкви, предназначенной заменить собой старую римскую церковь. И действительно, катарская церковь, опиравшаяся на любовь и уважение народа, чем не пользовалась церковь римская, могла тогда надеяться на возможность своего главенства.

Успех ее в последующее десятилетие был так велик, что действительно мог породить в ней самые широкие иллюзии. Раймунд Тулузский, вполне пользовавшийся властью независимого государя, заключил союз с Фридрихом Барбароссой, признал антипапу Виктора и его преемников и не обращал никакого внимания на папу Александра III, которого вся остальная Франция признавала законным папой. Ослабленная расколом церковь не могла энергично бороться с ересью. Но в 1177 году сила перешла на сторону папы, и Фридрих изъявил ему покорность. Раймунд по необходимости последовал за своим сюзереном (значительная часть его владений зависела от империи) и неожиданно для себя увидел, что он должен остановить распространение ереси; но, несмотря на его могущество, задача оказалась выше его сил. Большинство жителей его городов, независимых и привыкших к самовластию, были катары; многие из его рыцарей и сеньоров тайно или явно покровительствовали ереси; простой же народ презирал духовенство и уважал еретиков. Когда говорил проповедь еретик, то народ стекался толпами слушать его; если же на кафедру всходил католик, что бывало в то время довольно редко, то его с ядовитой улыбкой спрашивали, по какому праву учит он слову Божию? Раймунд, ведший постоянные войны со своими могущественными вассалами и с такими сильными соседями, как короли Арагонии и Англии, не мог, конечно, согласиться на то, чтобы уничтожить добрую половину своих подданных; можно поэтому сомневаться в искренности его желания искоренить ересь; но что бы там ни было, а положение, в котором он очутился, весьма интересно, потому что в нем лежал зародыш тех неприятностей, которые выпали на долю его сына и внука и повлекли в конце концов падение его дома.