История эллинизма - [12]

Было сокрушено не одно только могущество Афин. В течение этой долгой и ожесточенной войны изменился характер афинского демоса; из входивших некогда в его состав счастливых элементов наиболее устойчивые исчезли, а несдерживаемые ничем демократические страсти доставили слишком большую силу разрушительному рационализму, воспитавшему среди него олигархов, которые теперь, пользуясь под управлением Тридцати полною свободою, начали порабощать измученный народ. Среди них находились последние выродившиеся остатки старинных славных фамилий, жестоко опустошенных войною; еще большему опустошению подверглось старинное земледельческое сословие гоплитов, которое неприятельские вторжения на территорию Аттики сначала из года в год, а потом на целые годы загнали в город, где оно без работы, в нищете, затянутое водоворотом городской жизни сделалось чернью. Когда через непродолжительное время изгнанников вернули силой, прогнали Тридцать тиранов и восстановили демократию, - то было восстановлено только имя Афин, имя солоновского законодательства; все было бедно, жалко, бессильно и подавлено; а то обстоятельство, что полномочия должностей уменьшались с вдвойне ревнивой заботливостью, что влияние выдающихся личностей по возможности устранялось, что были найдены новые формы, делавшие неисполнимым самомалейшее ограничение демократической свободы, установило эту опасную форму государственного строя в самой опасной фазе ее колебаний, в фазе пробуждения после сильного хмеля.

Своим призывом к свободе тридцать лет тому назад Спарта соединила против Афин всю ненависть, весь страх и все недовольство, и окружила себя элементами партикуляризма. Теперь победа ее была полная; Спарта возбуждала восхищение в возвращавшихся теперь повсюду аристократах, и ее героем, ее богом был Лисандр; ему воздвигались алтари и в честь его устанавливались праздники. Древнее право Спарты на гегемонию, казалось, объединило теперь наконец Грецию.

Но это был не прежний спартанский город; первым требованием возбуждавшего столько удивления законодательства Ликурга было, чтобы гражданин был солдатом и жил бы, не имея личной собственности, в строгом подчинении порядку и дисциплине; ореол, окруженную которым привыкли видеть Спарту, исчез теперь вместе с победой; теперь обнаружилось, сколько алчности, жажды наслаждений, извращенности и духовной нищеты господствовало в ней наряду с властолюбием и наглости наряду с коварством и ханжеством; число спартиатов постоянно уменьшалось: вместо девяти или десяти тысяч, бывших во времена персидских войн, в следующую эпоху их была только тысяча. Привыкшие на родине к беспрекословному повиновению и внешней дисциплине, они теперь, сделавшись гармостами в городах Эллады, управляли тем своевольнее и насильственнее, везде стараясь ввести тот же олигархический режим, заменивший в самой Спарте древнюю возбуждавшую удивление аристократию; везде налагалось введение его, изгнание побежденной партии, конфискация ее имущества; бродячая масса политических беглецов и их планы и попытки к насильственному возвращению породили постоянную смуту и брожение среди эллинского мира.

Правда, Спарта немедленно послала в Азию войско, но войско наемников для поддержки восставшего Кира, против персидского царя, его брата. И когда Кир пал вблизи Вавилона, когда 10 000, непобежденные в бою, непобежденные и на своем долгом богатом битвами пути среди чуждых земель, достигли моря и возвратились на родину, когда сатрапы персидского царя снова завладели греческими городами Азии и потребовали у них дани, тогда Спарта послала в Азию юного царя Агесилая, который начал торжественным жертвоприношением в Авлиде, словно это предприятие было национальной войной греков, а он был вторым Агамемноном. Но беотийские власти прервали жертвоприношение и изгнали жертвующих из святилища; ни Фивы, ни Коринф, ни Афины, ни другие союзники не оказали требуемой помощи, и первым делом Агесилая в Азии было заключение перемирия с сатрапом.

Теперь озлобление против Спарты в греческих землях стало еще сильнее, чем оно когда-либо было против Афин. Фиванцы помогли афинским беглецам освободить их родной город; Коринф принужден был безучастно смотреть, как в его колонии Сиракузах, которая страдала от жестоких партийных раздоров и для успокоения которой он отослал одного из своих лучших граждан, поддерживаемая спартанцами партия умертвила коринфского посредника и основала тиранию Дионисия; но возмутительнее всего было то, что спартанцы, чтобы принудить Элиду к повиновению, пошли войной на страну божьего мира, опустошили ее и разделили по округам.

Когда при дворе в Сузах, помня о прежнем походе греков почти до Вавилона, озабоченно смотрели на наступление Агесилая, когда выяснилась еще более серьезная опасность нового возмущения Египта, с которым Спарта тотчас же вступила в "сношения, один аттический беглец, Конон, один из десяти стратегов при Аргинусах, составил самый надежный план защиты. Сатрап Фарнабаз получил необходимые деньги, чтобы побудить главнейшие государства Эллады к открытой борьбе против Спарты и чтобы в то же время создать флот, который под начальством Конона изгнал бы с моря ее силы. При новом призыве к свободе Коринф, Фивы, Афины, Аргос составили эллинский союз и поднялись против Спарты; за их первой победой последовало быстрое возвращение Агесилая, битвой при Коронее он проложил себе обратный путь через Беотию. Но Конон уже победил спартанцев и уничтожил половину их кораблей. Затем Фарнабаз переправился с флотом в Грецию, объявляя везде, что он несет не рабство, а свободу и независимость, пристал к Кифере у самых берегов Лаконии, появился затем в союзном совете эллинов на Истме, убеждая их ревностно продолжать борьбу, и при своем возвращении оставил Конону половину флота, который теперь поспешил в Афины, чтобы восстановить на персидские деньги длинные стены и основать новый афинский флот, и навербовал войско наемников; легкое оружие пельтастов, изобретенное и усовершенствованное Ификратом, превзошло тактическое искусство Спарты.