), заключение по соображениям (
gnome), изыскания при помощи расспросов (
historie) и, наконец, слухи (II, 99). Далеко не безразлично ввиду упреков Сэйса и то, что последнее различение источников содержится именно в отделе о Египте, который наибольше подвергается нападкам английского критика. Этого мало: в главе 147 той же книги мы читаем следующие выразительные строки: «Это (историю от Мина до Сетоса) рассказывают сами египтяне; теперь я передам то, что рассказывается другими людьми относительно этой страны; впрочем, добавлю кое-что и из собственного наблюдения». Каждый видит ясно, насколько мирятся подобные подлинные выражения автора с настойчиво повторяемым уверением критика, будто Геродот всегда стремится выдавать свои известия за результат собственного наблюдения или за известия очевидцев. В том же «предисловии» мы заметили, вопреки большинству комментаторов «отца истории», что не следует раз навсегда полагаться на заявление историка о различии источников и воображать себе, будто личное наблюдение автора мы должны предполагать во всех тех случаях, где автор говорит от себя положительным тоном, не прибавляя выражений: «говорят», «слышат», «кажется» и т. п. Напротив, Геродот в своем изложении не делает строгого разграничения лично исследованного им от принятого на веру от других, т. е. он не держится с подобающей строгостью того правила относительно различия своих известий, которое занес во II книгу своего повествования. Отчего это произошло? Частью такова была манера древних писателей вообще, частью причина этого кроется в том, что Геродот в значительной мере лишь механически, внешним образом соединил первоначально разрозненные части своего повествования в одно целое, причем не умел или не успел объединить все части своего труда внутреннею связью, последовательностью и общими раз навсегда принятыми правилами изложения. Вот почему в истории Геродота можно указать немало таких случаев, когда известие или измерение имеет вид личного наблюдения или собственного труда автора, тогда как на самом деле оно принято было Геродотом от других свидетелей. К числу таких примеров следует отнести его описание феникса, крокодила, гиппопотама, описание вавилонских стен, которые он мог наблюдать разве в отдельных обломках, таковы же и многие измерения его и вычисления годов, преимущественно в египетском отделе труда. Но отсюда до намеренного введения публики в обман еще очень далеко; справедливее всего видеть здесь одно из несовершенств литературного изложения древних писателей вообще и в частности незаконченность обработки в Геродотовом произведении, тем более, в чем сознается сам критик, что ни в одном из подобных случаев мы не находим заверения автора в противном, т. е. в том, будто данное описание есть плод автопсии. Такого рода недобросовестности, очевидно, Сэйс не решается приписать Геродоту и потому предлагает поправки к тексту с целью вычеркнуть из него выражения, говорящие о личном посещении Геродотом Фив и вообще Верхнего Египта (II, 3, 29); однако это не мешает ему считать достаточным поводом к обвинению Геродота в желании морочить читателя положительный тон сообщений от собственного лица, без упоминания какого-либо посредничества.
Спрашивается, можем ли мы, не прибегая к радикальному средству Сэйса, именно к сокращению текста, защитить добросовестность древнего автора, другими словами, можем ли мы допустить, что Геродот был в Фивах и говорит о статуях египетских царей и первосвященников в фиванском храме как очевидец? Дело в том, что у Геродота мы находим категорическое заявление о личном посещении Фив (II, 3), вполне согласующееся с характером нескольких дальнейших заметок об этом городе (II, 42, 143). Но, во-первых, историк ничего не говорит о тамошних замечательных сооружениях, во-вторых, обнаруживает явную неточность в показании о количестве статуй: глава 142 называет 341 поколение, глава 143 говорит о 345 статуях, виденных тоже Гекатеем, при этом в 143-й главе делается ссылка на предыдущую, показывающую другое число статуй, на четыре статуи меньше; кроме того, если Гекатею показана была 341 статуя, а он, по вычислению Сэйса, был в Фивах двумя поколениями раньше, то Геродот должен бы найти в Фивах не 341 и не 345 статуй, а 347. Из этих противоречий в цифрах Сэйс делает заключение, что «отец истории» видел 341 изображение в Мемфисе, что в Фивах он не был вовсе, подставил одни статуи на место других для того, чтобы не показаться перед читателем менее сведующим и менее видевшим, нежели Гекатей.
Признаемся, на наш взгляд, подобная аргументация говорит сама против себя. Припомним, что сам критик отмечает, как нечто неожиданное для него, отсутствие в труде Геродота очерка Финикии, подобного очеркам Египта, Скифии, Ливии и других, он же высказывает гипотезу, что из очерка Ассирии, для нас утерянного, историк внес лишь кое-что в свое общее сочинение. Если так, то почему же не принять, что отсутствие известий о Фивах египетских произошло не от чего-либо другого, как единственно от того, что автор «Истории» воздержался от слишком неумеренного расширения отдела египетского в ущерб плану целого произведения и ясности основной задачи, а присутствия сей последней в уцелевшем труде Геродота не отрицает сам критик. С другой стороны, непосещение Геродотом Фив ничуть не обязывало его к молчанию о тамошних достопримечательностях, как не молчал он о народах далекого севера и востока, прилегавших своими землями к Скифии, как не молчал он о Ливии и ее обитателях, хотя и Сэйс не скажет, что историк выдает себя за очевидца рассказанного об этих землях и народах. Мало того: если бы согласно Сэйсу Геродот желал морочить публику насчет Фив и предстать перед ней знатоком города не хуже Гекатея, то не молчать о фиванских памятниках, а возможно больше распространяться о них должен был бы хвастливый автор, и притом с видом знатока, хотя бы с чужих слов. Наличность описаний города, принадлежащих другим писателям, не могла удержать «отца истории» от повествования об этих предметах; с этим согласен и английский критик. Наконец, если бы Геродот действительно старался обмануть читателя, неужели он не сгладил бы цифровых противоречий на расстоянии всего нескольких строк; напротив, только бесхитростностью его и уверенностью в читателе можно объяснить себе, что автор оставил без поправки
