Историомор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте - [106]

».

Как, еврейское имя – да еще в ласкательном наклонении – и здесь, в Германии!?..

Подчеркну еще две органические наклонности автора – к анализу и к точности. Они столь же отчетливо видны и внутренне аргументированы даже там, где он поневоле ошибается. Так, получив возможность заглянуть в производственную картотеку фирмы «Бер» и увидев там два типа отметки на «русских» карточках – «OST» и «KG», он решил, что «KG» (от Kriegsgefangene – военнопленные) – означает нечто иное, как те из «OST», что когда-то были «KG». Это, конечно же, не так: «KG» – это и есть «военнопленные», так же, как и остовцы, попавшие на фирму «Бер», – и именно как военнопленные.

Другая «ошибка» автора – присвоение генерал-полковнику Голикову, в октябре 1944 года возглавившему репатриационное ведомство СССР, «лавров» генерал-майора Драгуна, одного из заместителей Голикова. Миссия Драгуна действительно сидела в Париже, обладала огромной самостоятельностью, занималась еще и разведкой и, действительно, контролировала в плане репатриации почти всю Западную Европу, в том числе и даже в особенности французскую оккупационную зону, к которой первоначально относился и Штутгарт. Понятно, что имя Голикова было на слуху и на виду, а имя Драгуна – в тени[324].

Но там, где нет нужды во вторичных источниках, Котляр абсолютно точен и достоверен. Например, эпизод в Цербсте с особистом из фильтрационной комиссии, чье провокативное «приглашение» к эмиграции в Польшу – деталь, которая дорогого стоит.

Другая деталь – недельный общегерманский траур по Шестой армии, погибшей под Сталинградом. Применительно к рабочей команде на заводе «Бер» это выразилось в моратории на пение песен, которые обычно распевались при вечернем возвращении бригады в лагерь: «А в тот вечер мы не пели. Моросил мелкий дождь, но мы его не замечали, даже усталость и голод не казались такими уж чувствительными. И наше молчание звучало таким торжеством, как самая радостная, самая торжествующая песня!»

Воспоминания Леонида Котляра – это книга о том, как в самом последнем пленяге-еврее, загнанном в угол войной ли, геноцидом, антисемитизмом или другими обстоятельствами, жив и дышит маленький Давид, не боящийся ни врагов, ни борьбы.

Ужас пережитого (Софья Анваер и «Софья Анджапаридзе»)

Воспоминания Софьи Анваер начинаются со страшного эпизода осени сорок первого – расстрела раненого красноармейца немецкими истребителями прямо на операционном столе в полевом лазарете. И тут же – девочка-пятиклассница, настоящая героиня, сумевшая перенести в лодку и перевезти через Днепр 18 тяжелораненых и непомерно тяжелых красноармейцев, содравшая себе греблей кожу на ладонях до мяса.

Заканчиваются же они зимой сорок шестого – описанием «нелегального» провоза на родину совершенно ей незнакомого Сергея, такого же, как она сама, репатрианта, люто торопящегося домой (а засеки его пограничники – не доехать до дому и ей!), и перехватывающей горло сценой встречи с родным городом и с небритой щекой отца («Время перестало существовать»).

Пять неполных лет отделяют конец от начала – лет, вместивших в себя ужасы вяземского шталага, смоленского лазарета, эльблонгского завода и рабочего лагеря, данцигской тюрьмы, штутхофского концлагеря и штаргардского проверочно-фильтрационного лагеря. Сами по себе эти годы – по большому счету подарок: ведь она была не просто военнопленной, не только девушкой-медичкой, но еще и еврейкой – обстоятельство, гарантировавшее смерть каждой и каждому, о ком это становилось известно и кто попадал в цепкие немецкие руки. «Приказ Барбаросса» (о подсудности, а точнее о неподсудности немецких военнослужащих на востоке) «Приказ о комиссарах», целая серия боевых приказов Гейдриха – плюс машиноподобная немецкая исполнительность по ту сторону добра и зла – все это сулило ей не просто гибель, а смерть страшную, мучительную и садистскую.

Но если Сонина жизнь и подарок, то не с неба свалившийся, а отвоеванный, отбитый у смерти: и озарительная ложь про Анджапаридзе, и новелла про незнание у них в семье грузинского, и бегство от знакомых лиц и от провокаторов – вот этапы этого сражения. Каково же ей, Анджапаридзе-Анваер, было потом выслушивать смершевские гнусности о ее «сказках» и «фантазиях»: «евреи оттуда живыми не возвращаются!» – вот альфа и омега ее фильтрации, сиречь следствия.

Впрочем, строго «правдоподобного», то есть ожидаемого и реально возможного в нормальном, среднечеловеческом смысле, в ее записках и впрямь немного. Ну, разве правдоподобна, казалось бы, тема участия хрупкой медички в организованном сопротивлении? Но пароль «Есть город на Волге…» – это такая деталь, какую выдумать или придумать нельзя.

Таких ярких и точных, уникальных «деталей» в ее книге немало. Чего только стоят наблюдения о русских и немецких медсестрах или о том, как едят гречку немецкие военнопленные!

И именно поэтому Софья Иосифовна Анваер – свидетель абсолютно достоверный.

Что ж, тем ценнее и весомее сами ее свидетельства. Так, в записках С. Анваер вольно или невольно мелькают темы, которые вы почти никогда не встретите в официальном документообороте, – темы «превращения» беглых военнопленных в гражданских лиц, в остарбайтеров, или же перевода пленных женщин в остарбайтеры и т. д. Военные историки могут до хрипоты спорить о цифрах потерь среди советских военнопленных, но анваеровское описание залитого по грудь водой подвала Вяземского лагеря и всего того, что происходило в лагере наверху, содержит в себе ключ к пониманию людоедской природы нацистских лагерей и истинного отношения вермахта к своим советским пленным. Ведь осенью и зимой 1941 года – еще задолго до «введения в строй» таких концлагерей, как Освенцим, Треблинка, Майданек, Белжец и другие, – именно дулаги и шталаги, собственно говоря, и были лагерями уничтожения.