Историк - [10]

— Да, юг, — с удовольствием проговорил отец, придвинув к себе стакан виски и тарелку сардин на поджаренном хлебе. — Представь, что у тебя здесь лодка, и ночь хороша для плавания. Возьми курс по звездам и плыви прямо в Венецию, а хочешь — на албанское побережье или в Эгейское море.

— А сколько отсюда плыть до Венеции? — Я помешивала чай, и бриз сдувал вьющийся над ним пар к морю.

— Ну, на средневековом кораблике, пожалуй, неделю, а то и больше. — Он улыбнулся мне, на минуту расслабившись. — На этих берегах родился Марко Поло, и венецианцы частенько вторгались сюда. Мы с тобой сидим, можно сказать, в воротах мира.

— А когда ты здесь бывал? — Я только начинала верить в то, что отец существовал и жил как-то, когда меня еще не было.

— Несколько раз. Кажется, четыре или пять. Впервые — очень давно, еще студентом. Мой куратор посоветовал мне заехать в Рагузу из Италии, просто полюбоваться этим чудом… Я ведь тебе рассказывал, что одно лето прожил во Флоренции, изучая итальянский?

— Куратор — это профессор Росси?

Короткое молчание прорезали хлопки полотняного навеса, раздутого необычайно теплым бризом. Изнутри, где располагался бар и ресторан, доносился гомон туристов, звон посуды, звука саксофона и пианино. В темной гавани плескали весла лодок. Наконец отец заговорил.

— Надо бы рассказать тебе о нем еще кое-что.

Он не смотрел на меня, но голос звучал чуть надтреснуто, как мне показалось.

— Я бы хотела послушать, — осторожно сказала я. Он глотнул виски.

— Ты упряма по части рассказов, верно?

«Это ты упрям», — хотелось мне сказать, но я прикусила язык: услышать историю хотелось больше, чем ссориться.

Отец вздохнул.

— Хорошо. Я расскажу тебе завтра, при дневном свете, когда отдохну и мы пойдем прогуляться по стене. — Он стаканом указал на эти сероватые, светящиеся собственным светом бастионы над отелем. — Истории лучше рассказывать днем. Особенно такие истории.

Утром мы устроились в сотне футов над краем прибоя, осыпавшего пеной городскую набережную. Ноябрьское небо сверкало летней синевой. Отец надел солнечные очки, сверился с часами, сложил брошюрку, посвященную архитектуре города, тянувшегося ржавыми крышами к нашим ногам, и пропустил мимо группку туристов из Германии. Я смотрела в море, за поросший лесом остров, в тающий голубой горизонт. Оттуда приходили венецианские корабли, приносили войну или купцов, их красно-золотые знамена трепал ветер под тем же блистающим небесным сводом. Ожидая, пока отец начнет говорить, я ощутила в себе трепет далеко не академического восторга. Быть может, эти корабли, которые мое воображение нарисовало на горизонте, были не просто ярким караваном. Отчего отцу так трудно начать?

ГЛАВА 4

— Я уже говорил тебе, — начал отец, раз или два прокашлявшись, — что профессор Росси был прекрасным ученым и верным другом. Мне не хотелось бы, чтобы ты представляла его по-другому. Я понимаю, что по моим словам он может представиться — и это, возможно, моя ошибка — чудаком. Как ты помнишь, его рассказ оказался ужасающе неправдоподобным. Я был поражен до глубины души и сомневался в нем, хотя в его лице видел и искренность, и понимание. Закончив говорить, он кинул на меня острый взгляд. — Что же это такое вы говорите? — Должно быть, я заикался.

— Повторяю, — подчеркнуто произнес Росси, — в Стамбуле я обнаружил, что Дракула до сего дня живет среди нас. По крайней мере, жил тогда.

Я уставился на него.

— Понимаю, что должен казаться вам безумцем, — сказал он, заметно смягчаясь, — и, уверяю вас, любой, достаточно долго копавшийся в этой истории, вполне может сойти с ума. — Он вздохнул. — Есть в Стамбуле малоизвестное хранилище документов, основанное султаном Мехмедом Вторым, в 1453 году отбившим город у византийцев. Его архивы составляют в основном обрывки, собранные турками позднее, в то время, когда их постепенно снова оттесняли из созданной ими империи. Однако имеются там и документы конца пятнадцатого века, и среди них я нашел карты, долженствующие указать местонахождение «проклятой гробницы губителя турок». Я предполагал, что под этим именем могли подразумевать Влада Дракулу. Точнее, три карты, различавшиеся по масштабу, так что каждая следующая изображала ту же местность более подробно. Местность была мне незнакома, и на картах не было ничего, что помогло бы мне привязать их к известным регионам. Подписи оказались в основном на арабском, а датировка относила их к концу пятнадцатого — началу шестнадцатого века, как и мою книжицу. — Он постучал пальцем по странному томику, необычайно напоминавшему, как я уже говорил тебе, мою находку. — Сведения в середине самой крупной карты были на одном очень старом славянском диалекте. Он мог быть знаком, хотя бы в зачатке, только ученому-полиглоту. Я старался как мог, однако мой перевод остается сомнительным.

Тут Росси покачал головой, словно сожалея о своей ограниченности.

— Усилия, потраченные мною на то открытие, недопустимо отвлекали меня от основной работы над торговыми путями древнего Крита. Но, сидя в жарком душном библиотечном зале, я, кажется, начисто забыл о благоразумии. Помню, за пыльными оконными стеклами поднимались минареты Айя-Софии, а передо мной на столе громоздились словари, заметки и карты, в которых я надеялся отыскать ключ к турецкой точке зрения на владычество Дракулы. Я тщательнейшим образом копировал надписи и от руки перерисовывал карты.