Истории Ворона - [20]

Серафима Никитична, не сводя с них глаз и не выпуская из рук Ксюху, медленно отползала в дальний угол комнаты. В плавных движениях ее было что-то нечеловеческое, примитивное – так двигаются игуаны или хамелеоны, древние холоднокровные ящерицы. Так ползают сытые змеи. Добычу свою она волокла без всякого труда. Варе померещилось, будто в темноте глаза ее мутно поблескивали.

– Скажи ей, чтоб не артачилась, – прошипела старуха. На сей раз она обращалась к Ленке. – Заставь сделать, что должно. Или Ксюшенька пойдет со мной.

Находиться в коридоре стало невозможно. Слезы текли ручьем, горела кожа, каждый вдох причинял мучения. Ленка схватила Варю за рукав и потянула в сторону вестибюля. Сделав несколько шагов, они едва не споткнулись об администратора, сидящую у стены и мучительно хрипящую. Ленка пнула ее в ребра, потащила за собой. Женщина не сопротивлялась.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они выбрались на крыльцо. Варя зашлась в кашле. Ноги едва держали ее, глаза резало. Ленка же была полна сил и злости. Она встряхнула лжеадминистратора, хлестнула по щекам, заорала прямо в лицо:

– Вы что творите, суки?!

В ответ донеслось неразборчивое, слюнявое бормотание. Ленка ударила ее еще пару раз, вцепилась в редкие волосы:

– Отвечай, сучара! Грабануть нас задумали? Убить?!

Женщина тихо запричитала, не поднимая век, из-под которых до сих пор катились слезы:

– Нет… Серафиму Никитичну надо убить… удавить. Это должна сделать внучка.

– Да, – сказала Варя. – Она просила о том же. Удавить ее. Подушкой.

– Совсем края потеряли, – рычала, беснуясь, Ленка. – Что за чушь?!

– Мы ревнители… древлего благочестия… у нас с самого раскола, считай, попов-то и не было. Некому отпускать грехи… – Женщина говорила быстро, словно боясь не успеть, боясь, что вот-вот ей в лицо снова ударит жгучая струя ирританта. – Вот и стали умирающих давить. Так-то они ж наверняка на небеса попадут… Это из поколения в поколение передается. Душила тебя душит и грехи твои на себя берет. Понимаете? Но грехи ж не отпущены, они все здесь остаются, копятся и копятся как снежный ком… – Она закашлялась, выплюнула густой комок бесцветной слизи. – Душилу тоже потом задушить надо, иначе грехи накопленные освободятся – за все поколения сразу… а никому другому нельзя, кроме дочери или внучки, к другому не уйдут грехи. Их кровь ведет…

Она вырвалась из Ленкиных рук, шагнула вслепую к ошарашенной Варе, бухнулась перед ней на колени:

– Виноваты мы, девонька! И в обмане, и в том, что так долго отыскать тебя не могли! Вижу, жизнь среди никониан не прошла даром, душу твою исцарапала. Нет в тебе веры, ну так это поправимо Божией милостью. Она вернется, вера-то, только сделай, о чем просим…

– Я не собираюсь никого душить, – сказала Варя, вытирая краем рукава слезы. – Не собираюсь никого убивать.

– Надо! – Женщина вцепилась ей в джинсы. – Надо, милая, иначе беда будет.

– Нет-нет-нет. Беда будет, если вы не отдадите нам нашу подругу. Я звоню в полицию.

– Звони! Куда хочешь звони, но сперва удави Серафиму. Христом Богом прошу, умоляю, удави ее! А потом звони, и я им совру, что сама задушила. Так мы и собирались сделать – сказать слугам Антихристовым, мол, моя вина. Клянусь, мы…

За дверью раздались шаги. И всхлипывания. Ленка, успевшая сунуть баллончик в карман, снова выхватила его.

– Беда, – прошептала администратор и, выпустив Варины джинсы, прижалась лбом к мокрым доскам пола.

Дверь открылась. На крыльцо вышла Ксюха. Обе руки были испачканы красным. Даже в сгустившемся мраке Варя сразу поняла, что красным. Красное пахло медью.

– Господи, – сказала Ленка.

– Я ее зеркальцем, – сказала Ксюха, глядя на них широко распахнутыми глазами. – Из кармана выпало у меня. Треснуло пополам. Я взяла и вот сюда ее, – она ткнула окровавленным пальцем себя под подбородок. – А потом в сторону.

Первой, спустя несколько очень долгих секунд, очнулась Ленка. Она обняла подругу, прижала к себе, пригладила растрепанные волосы, сказала:

– Ты все сделала правильно. Сейчас мы тебя отсюда увезем, – и остановила Варю, подавшуюся было к дверям интерната. – Давай к машине. Уезжаем.

Варя покачала головой. Больше всего на свете ей сейчас хотелось оказаться в машине, мчащейся прочь, но, несмотря на шок, она не утратила способности просчитывать последствия. Секрет ее успеха как дизайнера заключался именно в этом – понимать, какое впечатление производит на людей увиденное.

– Нельзя уезжать. Это место преступления. Нужно вызвать полицию и все объяснить.

– Какую полицию? – зашипела Ленка. – Что ты им объяснишь? Что мы ворвались в дом престарелых, одну старушку избили, а вторую зарезали? Надо сваливать, пока не поздно.

– Куда вам, – сказала лжеадминистратор, не поднимая головы от пола. – Разве сбежишь от грехов-то?

– Заткнись! – Ленка пнула ее опять. Варя, воспользовавшись тем, что подруга отвлеклась, прошмыгнула в дверь. Большая часть аэрозоля в коридоре успела осесть, и, хотя дышалось по-прежнему с трудом, теперь здесь хотя бы можно было находиться с открытыми глазами. На пороге последней комнаты Варя замерла, собираясь с духом.

Серафима Никитична лежала в густых тенях, на спине, раскинув руки. Платок развязался, густые седые волосы рассыпались по полу. На запрокинутом лице застыла гневная гримаса. Из уголка рта по морщинистой щеке к уху стекала тонкая струйка крови. Увидев девушку, Серафима Никитична дернула головой. Варя взвизгнула, отступила, крикнула в сторону вестибюля: