Истории Дальнего Леса - [19]

Вдруг ведьма и ворона весело переглянулись, дважды моргнули одновременно и, дружно рассмеявшись, неожиданно полетели куда-то высоко вверх. Ведьма пропала, растворилась в небе, как будто ее и не было совсем. А белая и пушистая ворона быстро вернулась и, сделав небольшой круг над мордочкой Василия, закружила все его чувства в один хмельной круговорот. Потом она поправила перышки, хотела было что-то еще сказать про несомненное добро, но вдруг увидела рядом с Василием полузасыпанный снегом небольшой цветок с белыми лепестками. Он ей так понравился, что она решила его взять себе. Белая ворона подлетела к ромашке и недолго думая взяла ее в свой клюв. А затем стала мерно покачиваться из стороны в сторону в такт какой-то одной ей известной чужеземной манящей мелодии, напоминающей многоголосые тирольские песни сонных гор и цветущих долин, Пора ей было улетать из сна хорька Василия в свой собственный, тоже зимний и не менее красивый. Не могла же она долго гостить у Василия, надо было возвращаться домой. Ведь на самом деле она была забавным карапузом-зайцем весьма нежного в масштабах заячьего века возраста, с печальными глазами и огромными ушами, зайцем, который по какой-то доброй природной несуразности или другому капризу волшебного мира весь год оставался белоснежным и пушистым.

— Мне пора, — проговорила белая ворона. — Хорошо было в этом твоем чудесном зимнем сне, да знаешь, я не навсегда прощаюсь с тобой, смешной хорек со странным именем Василий. Думаю, мы еще увидимся. Нескоро только это случится, но непременно свидимся. Так мне хочется, значит, так и будет. Попробуй всем-всем нести добро.

— Так уж и всем-всем? И микробам тоже, инфузориям там всяким микроскопического размера и огромной вредности, и гадам ползающим. Это же будет калейдоскоп несуразности.

— Поверь мне: не будет ни несуразности, ни калейдоскопа. И есть на свете весьма приличные и воспитанные амебы. Да и микробы тоже — знаешь, иногда кажущееся на первый взгляд зло несет несомненное добро. Так часто бывает.

— Ты мне чем-то понравилась, белая смешная ворона-путешественница, несущая добро, — тихо сказал хорек Василий. — Передавай привет всем своим пушистым собратьям. Вот только я никогда не думал, что белые вороны летают стаей. Наверное, это справедливо и где-то, по самому большому счету, даже и правильно. Одной белой вороне везде сложно жить. Я тебе хочу подарить несколько строчек собственного сочинения, которые только что пришли мне в голову. Знаешь, есть у меня такая несусветная слабость — я иногда пишу стихи. Они приходят сами по себе, и настойчиво просятся наружу — ты не поверишь, но так у меня бывает. В этом стихе немного про тебя, твоих пушистых подруг, немного про диковинный и далекий город Париж. Есть такой в далекой от нас Европе. Знаешь, он мне снился много раз, хотя я и не был там никогда. Вот бы и мне туда попасть когда-нибудь! Ну да ладно, дело будущего. Это меня занесло по волнам нечаянных мечтаний, но вот только если тебе мое стихотворение понравится, можешь взять эти строчки с собой, мне совсем не жалко, послушай.

Василий задумался на минуту-другую, как бы подчеркивая необычную важность момента. Ему показалось, что установилась редкая тишина и он даже слышит, как снежинки, замысловато кружась и танцуя вокруг него и белоснежной вороны, медленно ложатся на землю и засыпают. Снежинки падали и падали, напоминая собою убегающие минуты, медленно, но неизбежно превращающиеся в прошлое…

А может быть, хорек Василий просто долго собирался с рифмами и мыслями. У поэтов так бывает.

Но вот он наконец выпрямился и, словно задумавшись о чем-то необычайно важном, таинственном и нездешнем, медленно и величественно прочитал несколько незамысловатых строчек из своего очередного вирша:

Говорят, весной в Париже

На бульварах опьяняет аромат.

Отряхнувшись от зимы, сняв лыжи,

Всякий пень весне французской рад.

Окунаясь в впечатлений море,

Стаи белых северных ворон

Ходят-бродят и, возможно, вскоре

Приземлятся в чей-то странный сон.

Постоят. Попьют вина из рога.

И умчатся хладный край стеречь.

Нелегка их дальняя дорога…

Не прощаемся, лишь говорю: до встреч!

— Хорошие строчки, даже и не ожидала совсем такого чуда. Не писали мне еще стихов. Беру их с собой в дорогу, — проговорила белая ворона и помахала Василию крылом. — Не грусти, Василий…

— Послушай, белая ворона повышенной пушистости. А что тебе, между нами откровенно говоря, на одном месте совсем не сидится? Не живешь спокойно в своей собственной сказке, а все летаешь по разным городам и странам, даже в сны диковинные залетаешь.

— Не знаю. Наверное, такая судьба — странствовать по свету и дарить добро.

— А на одном месте дарить добро не получается?

— На одном месте… Вот ведь ты смешной какой! Мир велик, а жизнь всегда конечна, даже в сказочных местах. Хочется увидеть побольше интересного. А ты, Василий, тоже ищи себя, не сиди в мечтаниях своих на одном месте. Это непросто — найти себя в вечно изменяющемся мире. Вот только кажется, что нашел свое, — ан нет, это становится миражем…

Василий не знал, что ей ответить, он же был совсем другой. В силу своей неимоверной природной лени и общей философской мечтательности, любил хорек спокойствие медленнотекущей и в меру сказочной лесной жизни. Не гонялся он за быстрокрылыми сумрачными миражами. Не любил он летать по разным странам, а нравился ему Дальний Лес и его уютная норка. И совсем был не прочь он посидеть на одном месте, если это место теплое и удобное.