Исторический калейдоскоп - [65]

Когда срок заключения Цветаевой кончился, её вскоре посадили вновь, на основании доноса об этом сне: за оскорбление личности Сталина».

На самом деле сажали (и не раз) Анастасию Цветаеву, конечно, не за это. Но весь ужас в том, что сесть за сон в России, действительно, было можно, чему есть документальные свидетельства.

Так, во времена императрицы Елизаветы Петровны в Тайной канцелярии были заведены следующие дела: «О жене майора Елеоноре Делувиз, осужденной за разглашение своих сновидений, касательно императрицы Елизаветы» (1747) и «О дьячке Константине Малицыне, осужденном за один рассказ о сновидении своём» (1748).

Упоминание об этом я встретил в замечательной книге О. А. Иванова «Екатерина II и Пётр III. История трагического конфликта» (М., Центрполиграф. С. 369). К сожалению, суть дела там не прояснена, так что о том, что именно увидели во сне эти бедные подданные Петровой дщери, остаётся только догадываться. Впрочем, доподлинно известно, что Елизавета Петровна была крайне суеверна, верила в приметы и предзнаменования. Особенно чувствительна она была к двум темам: прочности своей власти и отмеренному ей сроку жизни. Видимо, майорше и дьячку, на их беду, привиделось что-нибудь эдакое.

Вольтер в Бастилии

Вольтер сидел в Бастилии дважды, и оба раза в годы регентства.

В 1717 году он ещё носил своё настоящее имя — Франсуа Мари Аруэ. В этом году появился анонимный стихотворный памфлет «Я видел», направленный против регента и его любовницы герцогини Беррийской, славившейся невероятным распутством. В памфлете были такие строки: «Я видел то, видел это, видел все злоупотребления, совершенные и предполагаемые… Я видел это зло, а мне только двадцать лет». Аруэ было немногим более двадцати, он был уже известен при дворе, как поэт и остроумец, чувствовавший себя как рыба в воде на весёлых ужинах в Версале — этого оказалось достаточным, чтобы счесть его автором сатиры. Примечательно, что друзья поэта, находившие поэму превосходной, подтвердили, что видели, как Аруэ писал её. Между тем впоследствии выяснилось, что настоящим автором поэмы был поэт Лебрюн. Справедливости ради надо заметить, что Аруэ был не совсем безгрешен — его перу принадлежала другая сатира: «Регент-Пьеро», появившаяся почти одновременно с «Я видел».

Герцог Орлеанский решил проучить предполагаемого автора памфлета. Встретив Аруэ у Пале-Рояля, он подозвал его и сказал:

— Месье Аруэ, я бьюсь об заклад, что заставлю вас увидеть то, чего вы ещё не видели.

Поэт понял, на что намекает регент, но с самым невинным видом осведомился:

— Что же это, монсеньор?

— Бастилия.

— Ах, монсеньор, оставьте её для тех, кто уже видел!

Когда Аруэ желал отказаться от приписываемых ему анонимных произведений, он приводил один-единственный довод, который казался ему неотразимым: «Я не мог написать таких плохих стихов». Это доказательство вовсе не казалось регенту таким уж неоспоримым, и 17 мая последовал его приказ арестовать поэта. В бастильском журнале за этот день находится следующая запись: «Франсуа Мари Аруэ, 23 лет, родом из Парижа, сын Аруэ, казначея счётной экспедиции, посажен в Бастилию 17 мая 1717 года за сочинение оскорбительных стихов на Регента и герцогиню Берри».

Полицейский комиссар Изабо, пришедший в крепость для допроса Аруэ, спросил, где находятся его бумаги.

— В моем бюро, — ответил арестант.

— Не верю, — настаивал комиссар. — У вас есть списки памфлета. Где они?

Тут в голове у насмешливого Аруэ родилась одна идея.

— Мои бумаги спрятаны в уборных, — сказал он.

Поэт отказался уточнить, в каких именно уборных он прячет антиправительственные произведения, и полиция насмешила не одну сотню парижан, обыскивая подряд все уборные в городе, пока Изабо наконец не догадался, что попался на розыгрыш.

Хотя Аруэ содержали не очень строго, все же это была тюрьма, и узник, привыкший к комфорту, страдал от отсутствия предметов туалета. В письмах родным он просил прислать «два индийских платка — один для головы, другой для шеи, ночной чепец, помаду…», а также Гомера и Вергилия, его «домашних богов».

Но все неприятности забывались за работой. Несмотря на то, что ему не давали ни перьев, ни чернил, ни бумаги, он начал в тюрьме «Генриаду», — записывая строки эпоса, вскоре составивших славу французской литературы, карандашом на полях книг. Полицейский Эро в мемуарах свидетельствует, что поэт сочинял, засыпая на жёсткой тюремной постели, а, просыпаясь, вновь принимался за работу.

Впрочем, первое заключение в Бастилии оказалось сравнительно кратковременным и только принесло славу ещё малоизвестному тогда поэту. 10 апреля 1718 года комендант Бастилии Бернавиль получил письмо за подписью восьмилетнего Людовика XV: «Я пишу Вам с ведома моего дяди герцога Орлеанского, регента, чтобы известить о моем распоряжении освободить сьера Аруэ, которого Вы по моему приказанию содержите в моём замке, Бастилии… За это я прошу Бога, чтобы Он воздал Вам…».

На рассвете Аруэ покинул тюрьму.

При следующей встрече с регентом он сказал, поклонившись:

— Я прошу ваше высочество впредь не заботиться о моём жилище и пропитании.

Вскоре после этой истории Франсуа Мари Аруэ принял имя де Вольтера, что явилось причиной его вторичного заключения в Бастилию.