Исторические новеллы - [23]
Дни великого изгнания приближались. Предприимчивые, по возможности, продавали свое имущество и покидали Испанию еще до наступления горького, неотвратимого дня. Но многие, тысячи и десятки тысяч, еще надеялись на чудо. Им дали еще два дня, как они просили, но надежды их не оправдались. Испанцы радостно готовились к этому горестному для евреев дню. А дон Хосе расхаживал по улицам, и все его существо ликовало от мысли, что наступит день, когда все увидят, что смерть не властна над ним и над его народом.
Слух о том, что старый дон Аврахам и его разветвленная семья не устояли против искушения и по требованию королевского дома приняли веру притеснителей, — слух, приведший к полной подавленности еврейской общины, — не тронул дона Хосе. Еще тогда, когда он сидел молча в доме своего шурина, когда мальчик плюнул в его сторону и когда старик шептал ему на ухо требование беречь честь Израиля, — уже тогда ему было ясно, что им не устоять. Возможно, если бы раввин Абохав был тут, дон Аврахам не смог бы совершить то, что он сделал. В его глазах они уже мертвы… Но что ему до них?
По привычке он в эти горькие последние дни еще занимался своими рукописями и продавал их, хотя это было уже опасно, так как шпионы инквизиции следили за каждым домом и на каждом углу, где испанцы вступали в связь с евреями, подозревали их в ереси и вероотступничестве. Но он, дон Хосе, уже не остерегался, не хотел остерегаться. Он был уверен, что не умрет, будет жить, несмотря на ненависть врагов его народа, и, со дня своего поста, не считался больше с опасностью… Донья Роса это знала.
Утром пятого Ава (было странное утро: солнце, как раскаленный медный таз, стояло в небе, затянутом желтой дымкой) дон Хосе вышел из дому, направляясь в ближайший пригород Толедо, во дворец графа Мирандо, просвещенного и смелого мужа, не боявшегося на всех перекрестках выступать против самого Торквемады. В одном из своих шкафов дон Хосе нашел старинный родословный свиток этого аристократа и хотел передать его отличающемуся от всех своих соотечественников человеку. Конечно, не за деньги, но как последний дар перед расставанием с Испанией.
По пути он почувствовал, что два молодых человека следят за ним, хотя они прикидывались, будто погружены в беседу. И когда он дошел до конца улицы и повернул в аллею тутовых деревьев, ведущую к замку аристократа, те двое набросились на него сзади и прошипели:
— Хулио конверсо![12] Тебя мы ищем уже три дня…
Они повалили его, избили и, обыскав все карманы, забрали все, что нашли. Связку ключей, которые он носил под плащом, они сорвали с победным криком:
— Ключи от твоих кладов, выкуп или смерть!
На их свист прибежали молодые люди отталкивающего вида и поволокли его в Толедо, в замок инквизиции. Во время издевательств над ним этих безжалостных людей у него была единственная мысль: «Не умру…» — и ему казалось, что эти слова он выкрикивает, напрягая все силы, хотя понимал, что его голос не слышен.
Неделю он провел в тюрьме, после чего его подняли на дыбу. Как его там истязали, он не помнил. Сквозь кровавую завесу ему виделся темный двор тюрьмы, место его истязания. Когда тюремный палач поворачивал дыбу, к которой он был привязан, он чувствовал, что у него разрываются внутренности. Сердце как будто отрывалось. Вся кровь приливала к голове. Боль пронизывала все тело, изо рта его фонтаном текла горячая соленая кровь, а сознание удерживало два слова, как две опоры, и он понимал эту мысль, и губы его шептали сквозь текущую кровь: «Не умру, не умру…»
Когда его сняли с дыбы, шейный позвонок был сломан, голова свисала на левое плечо, а с правой стороны на шее образовалась большая шишка. Боль бушевала во всем теле до умопомрачения, он не мог стоять на ногах, глаза ничего не видели в кровавом тумане, залитые кровью губы продолжали шептать беззвучно: «Не умру, не умру…»
Как он добрался в тот вечер к ограде напротив своего дома в Лос-Паласиос, он не знал. Но помнил, что чья-то рука тронула его за плечо и старческий голос шепнул сочувственно:
— Болит очень, дон Хосе?..
Потом он почувствовал около рта чашку или миску. В нос ударил запах вина. Он еле раскрыл губы, но зубы были стиснуты, как обручем, он не смог разжать их. Немного жидкости просочилось сквозь зубы, большая же часть лилась обратно в посудину.
Пересиливая боль, опираясь на низкое, вздрагивающее плечо, он медленно продвигался вперед. В уши проникал шепот: «Еще немного, дон Хосе, еще немного — и мы придем в Лос-Паласиос… На границе Лос-Паласиос я вас оставлю, дальше для меня рискованно… Кровавые псы всюду наблюдают… Я старый слуга дона Мирандо… Его превосходительство послал меня проводить дона Хосе в Лос… Что? Что вы шепчете? Я не понимаю вас… Еще немного, немного… Если бы он мог сказать или показать, где его дом… Тихо, тихо… Так…»
Был поздний вечерний час. Он сидел один, прислонившись к ограде, на травянистой земляной насыпи. Рядом с ним никого не было, глаза его ничего не видели. Голова привалилась к левому плечу, глаза были устремлены в вечернюю тьму и различали лишь размытые пятна света, двигающиеся перед ним, приближающиеся и удаляющиеся и снова приближающиеся. Трава вокруг была влажной от росы. Он смочил руки и провел ими по лицу. Прохладная влага оживила его. Постепенно его глаза начали различать мелькающие огни. Не Лос-Паласиос ли это? Не его ли это замок, из всех окон которого льется свет? А где старик, что привел его сюда?.. «Еще немного, еще немного… Не понимаю его шепота… Где его дом?» Он никак не может вспомнить, чей это слуга… Как мучительна боль!..
