Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе - [3]

Долгие нравственные страдания исказили и ожесточили характер несчастного Павла I, от природы одаренного умом живым и проницательным, сердцем чувствительным и великодушным. Несчастная склонность к подозрительности, чрезвычайная его раздражительность, долго сдерживаемая пассивным подчинением, — вышли из всех границ при достижении Павлом высшей власти. Со временем эти отрицательные свойства лишь усилились; и в те минуты, когда благодаря им можно было опасаться всего, и когда собственная семья государя искала самозащиты, — в эти минуты один Великий князь Александр, умевший противопоставить почтительную твердость часто прихотливым требованиям императора, — мог порой успокаивать его ум, пораженный неисцелимой болезнью. Снедаемый пламенным и подозрительным воображением, вечно представлявшим ему опасности и тайных врагов, несчастный монарх сам был злейшим своим врагом; в конце концов он сам стал жертвой своих мрачных опасений.

Ссылки приняли ужасающие размеры. Террор царил повсеместно — при дворе, в столице, в армии и даже в самых отдаленных провинциях государства. При самом осторожном поведении никто не мог считать себя в безопасности от доноса; никто не мог рассчитывать на следующий день. Прибытие императорского курьера в отдаленную местность всех повергало в ужас; каждый с содроганием спрашивал себя: «Не обо мне ли роковой приказ?» — и каждый уже видел мысленно кибитку, которая унесет его в сибирские пустыни[2]. Невольное упущение в строгом этикете или в предписанной императором форме, самая незначительная небрежность в военной службе, — этого было достаточно, чтобы навлечь на себя кару ссылки, и Сибирь населялась людьми с громкими именами. Среди находившихся в то время в Петербурге знатных иностранцев граф Шуазель-Гуфье, бывший ранее посланником в Константинополе, осыпанный милостями императора Павла, не знавшего пределов своей щедрости, внезапно получил приказ удалиться в дарованные ему государем литовские поместья и в двадцать четыре часа покинуть Петербург. Не постигая вызвавших его опалу причин, граф Шуазель послал своего сына попросить паспорт у графа Палена, в то время петербургского губернатора. Пален был на параде; он вскоре возвратился. Увидев графа Шуазеля, он оттолкнул лакея, подошедшего, чтобы взять его шляпу и портупею, и, взволнованный, воскликнул: «Дорогой граф, я в отчаянии от того, что с вами случилось; это невыносимо, такой порядок вещей не может продержаться, пора с этим покончить». — Несмотря на свою крайнюю молодость, граф Шуазель был поражен такой неосторожной речью и больше всего тем выражением, с которым были произнесены эти замечательные слова. Восемнадцать месяцев спустя Павла уже не было в живых! Быть может, при этом будет уместно познакомить читателя с тем глубоко скрытным человеком, который сыграл в этом заговоре роль настолько важную, что с достаточным основанием можно считать его единственным его виновником. Курляндский дворянин Пален в ранней молодости вступил на русскую службу и в царствование Екатерины II достиг чина генерал-майора. Благодаря протекции фаворита Зубова он получил место гражданского губернатора в Риге. Вскоре после своего восшествия на престол император Павел был проездом в Риге, остался доволен Паленом и перевел его в Петербург. С поспешностью, характеризовавшей все его шаги, Павел наградил нового своего любимца целым рядом должностей, поместий и милостей; назначил его шефом гвардии, губернатором Петербурга; пожаловал ему высшие ордена империи и подарил значительные поместья в Курляндии, ею отчизне. Пален устоял против всех этих милостей. Он сохранил тайные сношения с Зубовыми, своими прежними покровителями, и сообща с ними замыслил погубить щедрого государя, так возвысившего его в государственной службе. Причину такой черной неблагодарности следует искать в безнравственном характере Палена: большой любитель жизненных услад, притом — плохой офицер, он изнемогал под тягостью военной службы, которой обременял его император, а также подробных рапортов, которые он ежедневно должен был представлять ему о частной жизни, действиях и разговорах петербургских жителей.

Столь же осторожный, как и вероломный, Пален стремился возможно меньше подвергаться риску в заговоре и выступать лишь с величайшей осмотрительностью; поэтому он привлек к своему предприятию друзей, которые могли обеспечить успех его замысла. Платон Зубов, отъявленный враг Павла I, которому государь этот имел неосторожность оставить несметные богатства, приобретенные в предшествовавшее царствование, представился Палену наилучшим орудием для заговора, который открывал ему возможность удовлетворить чувства личной ненависти. Притом, Зубов, долго остававшийся в милости, сохранил много связей; а брат его, Валерьян, всегда был окружен людьми без принципов и нравственности, способными содействовать всякого рода преступлениям и покушениям.

Пален, почти уверенный в готовности Зубова оказать ему содействие, сообщил ему о своем желании вступить с ним в переговоры; а для того, чтобы император дозволил ему вернуться из его поместий, где он жил в изгнании, он посоветовал ему выразить мнимое желание вступить в брак с дочерью Кутай сова, другого любимца Павла, который этого ничтожного турецкого раба, своего цирюльника, внезапно сделал одним из главных сановников империи, возвел его в графское достоинство и осыпал милостями. Кутайсов вскоре получил письмо от Зубова, просившего руки его дочери.