Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции - [40]
За какие-то две недели Ленин ухитрился радикализировать политический ландшафт России. Конечно, Чернов и другие эсеры тоже выступали против «империалистической войны», и многие радикальные социалисты и трудовики с подозрением относились к Временному правительству и в особенности к Милюкову, но пока не сцене не появился Ленин, эти чувства почти не находили выхода. Пусть даже активисты и политики не вполне соглашались с Лениным, игнорировать его бескомпромиссную позицию было невозможно. Судя по последствиям апрельских волнений, когда в отставку ушли и Милюков, и военный министр Александр Гучков, ленинская оппозиция если пока и не приобрела полный контроль над внешней политикой России, то уже получила право вето. Ленин, конечно, не в одиночку ниспроверг в мае 1917 г. российских либералов, но роль его в этом была велика. Говоря словами политического маркетинга, он создал себе мощный бренд как лидер антивоенной и антиправительственной оппозиции. Ему оставалось только твердо придерживаться заявленных принципов и ждать, пока прочие лидеры, вынужденные вести стремительно утрачивающую популярность войну, дрогнут перед ним.
Сформировать в условиях войны постимпериалистическую внешнюю политику – задача почти невыполнимая, тем более когда любая малейшая ошибка тут же становится поводом для новой атаки Ленина. В очередной декларации о целях войны от 5 мая 1917 г. обновленный постлиберальный кабинет обязался «демократизировать армию» и отвергал империалистические цели войны, одновременно утверждая, уже не столь убедительно, что «поражение России и ее союзников не только явилось бы источником величайших бедствий, но и отодвинуло бы и сделало бы невозможным заключение всеобщего мира»{111}. Пятнадцатого мая 1917 г. сменивший Милюкова министр иностранных дел попытался примирить условия раздела Османской империи в соответствии с соглашением Сазонова, Сайкса и Пико и выдвинутый Советами принцип «мира без аннексий». Призрак русского империализма не желал упокоиться, новая формулировка военных целей революционной России упоминала «захваченные по праву войны провинции азиатской части Турции», а затем, явно сама себе противореча, настаивала на том, что бывшие турецкие области Ван, Битлис и Эрзерум «навеки» принадлежат Армении. Пытаясь кое-как сочетать старинный имперский патернализм с духом нового идеализма, меморандум предлагал передать эти «армянские» провинции под управление российских чиновников, которые и займутся репатриацией армянских, курдских и турецких беженцев{112}.
На всей территории бывшей империи и особенно на фронтах в мае – июне 1917 г. происходили яростные споры о дальнейшем ходе войны, о том, следует ли ее продолжать и каковы могут быть ее цели, и одним из предметов спора сделался сам Ленин. Александр Керенский, ставший после Гучкова военным министром, объездил европейские фронты перед запланированной на июнь операцией в Галиции. Он пытался воодушевить солдат мыслью, что они теперь – авангард новой России, они сражаются уже не за злосчастного царя и тайные договоры, но за демократию и союзников, за социализм и народ. Большинство сообщений подтверждают, что Керенского принимали хорошо, однако эффект от его речей рассеивался сразу же после отъезда оратора[5]. В Тифлисе, в штаб-квартире Кавказской армии, которая успела в 1916 г. нанести Турции ряд тяжелейших ударов, менее всего ощущалась готовность к бунту. Члены солдатских комитетов, рапортовал новый главнокомандующий Николай Юденич (сменивший великого князя Николая Романова), приняли решение «вести войну до победного конца»{113}. Также и в Черноморском порту, откуда собирались вести десантные операции на Босфоре, после Февральской революции сохранялся боевой дух. «Разумеется, здесь, как и в других местах, появились экстремисты, – докладывал из Севастополя британский морской офицер Ле Пейдж, – однако общее настроение – продолжать войну, пока военная сила Центральных держав не будет сокрушена»
